Курьянов денис анатольевич. Это тоже есть? Церковь - терапевт, а не хирург
В продолжение цикла рассказов о поступлении в духовные школы мы публикуем воспоминания епископа Пятигорского и Черкесского Феофилакта. После школы будущий владыка поступал в ставропольскую духовную семинарию, а через несколько лет после ее окончания - в Московскую духовную академию.
Не скажу, что были какие-то особые явления или чьи-то слова, которые подтолкнули бы меня к этому шагу. Но у меня был очень хороший учитель - был, потому что сейчас молюсь о его упокоении - отец Петр Нецветаев, в то время настоятель храма Архистратига Божия Михаила города Грозного. Он никогда не понуждал меня к принятию священства или к желанию поступить в семинарию, а просто был хорошим священником. Глядя на него, общаясь с ним, делая что-то по его благословению в храме, я понял, что хочу идти в семинарию. Для меня это стало настолько естественным, словно ничего кроме этого и не было. И когда я поступил в семинарию, многие спрашивали: «Ты из рода священников? У тебя отец священник или кто-то в семье?» Нет, папа к тому времени погиб, меня воспитывала мама. Она была человеком совершенно светским, военным, и ничто дома не было сообразно укладу жизни будущего священнослужителя. Но был образ отца Петра.
Когда я принял решение поступать в духовную семинарию, понял, что для этого надо готовиться. Я закончил школу, узнал условия поступления (нужно было знать молитвы, историю, Священное Писание) и год работал у мамы на предприятии и готовился. А потом поехал в Ставрополь, подал документа, сдал экзамены и, слава Богу, поступил.
Конечно, я знал о Московской и Санкт-Петербургской духовных семинариях, но как-то так сложилось, что поступал в Ставропольскую. Она ближе всего к Грозному, и наши батюшки много рассказывали о семинарии, о своих духовных наставниках.
Экзамены у меня принимал нынешний ректор Московских духовных школ архиепископ Верейский Евгений, тогда - ректор Ставропольской духовной семинарии. Помню его очень острый взгляд и готовность всегда задать какой-то живой, неожиданный вопрос. На экзамене я стал читать «Трисвятое» и от волнения сделал неправильное ударение. Он спросил: «Вы всегда так делаете ударение или просто волнуетесь?». Это был совершенно неожиданный вопрос, в котором я услышал, что нужен, что в семинарии ищут не столько знания в тебе, сколько ищут тебя самого и могут понять в том числе твои ошибки, твое волнение, переживание. Переживание. В тот момент я как-то особо это почувствовал и совершенно спокойно ответил: «Батюшка, простите, это я сегодня от волнения так ошибся, а вообще-то я вот так произношу». Все заулыбались, и этой улыбки мне хватило по сей день.
Конечно, я переживал, глядя на окружающих ребят. Конкурс был 3,5 или 4 человека на место. Я понимал, что шансов у меня немного, хотя и знал положенные тропари, молитвы, ответы на вопросы. Среди абитуриентов было очень много детей из семей священников, и было понято, что скорее всего поступят именно они, что естественно, ведь эти абитуриенты более подготовлены. Они знают, как надо вести себя, как отвечать, в конце концов, о них кто-то мог попросить. А обо мне никто не мог побеспокоиться, и кроме благословения Божия у меня не было ничего. Но это ведь самое живое и настоящее - беспокойство Неба.
Во время вступительных экзаменов мы очень много трудились. Для меня этот труд не был особенным, потому что хотя я родился в городе, мы жили своим хозяйством, так что работать на земле, чистить картошку и заниматься прочей хозяйственной работой для меня было естественно. Было чувство, что здесь, в семинарии - как дома.
Помимо послушаний мы все вместе молились, и совместные молитвы для меня тоже были большим впечатлением. Дома я молился один. Мама уже рано уходила на работу, вечером, когда я читал вечерние молитвы, она или занималась домашними делами или даже еще не всегда приходила. А здесь было особым вдохновением, когда правило совершалось совместно и рядом стояли мои сверстники и по очереди читали молитвы. А по вечерам - эти разговоры с абитуриентами…
Так что в период поступления друзья стали первым моим ярким приобретением. Мы подружились удивительно быстро, и было ощущение, словно мы вместе росли с купели. Иногда возникает вопрос: «Почему верующие люди так быстро дружатся?». А потому что они одним миром мазаны. Если не ошибаюсь, академик Лихачев сказал, что годы учебы- время приобретения друзей. Потом эти друзья остаются на всю жизнь, а с годами приобретать друзей все сложнее. И это действительно так. С теми ребятами и девушками, которые учились в семинарии, мы общаемся до сих пор. Хотя они стали уже священниками, матушками, я - епископ. Конечно, наше общение проходит понятно в какой-то субординации иерархического положения, но в каком-то совсем другом внутреннем напряжении - напряжении дружбы, которая началась в нашей духовной школе.
Помню вечер после экзаменов, в который мы собрались, чтобы увидеть списки поступивших. Это были как «списки жизни». Когда я увидел свою фамилию, отошел, и снова занял очередь, чтобы подойти к спискам и посмотреть. И уже когда второй раз прочел в списках свою фамилию, пошел в собор благодарить Матерь Божию за то что она под своим Покровом привела меня поступать в семинарию.
В Московскую духовную академию я поступал по благословению владыки Московских духовных школ архиепископа Верейского Евгения. Он благословил меня очень ярко, и я очень часто повторяю его слова священникам своей епархии.
Итак, я закончил Ставропольскую семинарию, стал настоятелем храма, благочинным. Казалось, что в церковном плане есть доверие архиерея, многое делается - и этого достаточно. Естественно, я много читал, самообразование было и остается очень важным в моей жизни. И вообще вес складывалось таким образом, что для какой-то иной деятельности, кроме церковных послушаний, времени не было.
И вот владыка Евгений приехал в Ставрополь на один из выпускных дней в нашей духовной семинарии. И говорит мне: «Ну что, отец Феофилакт? Закончил семинарию - и этим доволен? Стал благочинным - и больше ничего нужно?». Это было неожиданно. И я говорю: «Да нет, владыка, я как-то даже об этом не думал». - Ну раз ты об этом не думал, то должен учиться в Академии.- «Да я и так что-то читаю...» - Нет-нет - читать это хорошо, но ты должен учиться. И не нужно довольствоваться тем, что ты имеешь сейчас, тогда все будет нормально. Нужно трудиться, тогда ты будешь еще более полезен Церкви. - «Благословите!».
И я поступил в МДА на заочное отделение. Поступал по старой программе, сдавал письменную работу и устные экзамены по билетам, которые были очень близки к выпускным билетам семинарии. А выпускался уже по новой программе и по новым требованиям, с публичной защитой дипломной работы.
Время учебы в Академии - очень интересные годы, потому что каждая поездка на сессию была прежде всего поездкой к преподобному Сергию. Именно тогда у меня появилась какая-то особая близость и особая связь с преподобным. Как-то я сказал: «Да вот, надо ехать на сессию». И мой собеседник очень точно сказал то, что сам я побоялся произнести: «Нет-нет, ты едешь не на сессию, а к преподобному».
Потом все встало на свои места, и во многом учеба в Академии была нужна, чтобы иметь возможность бывать у преподобного, ходить на молебен с братией, молиться в Лавре, быть и причащаться там на Божественной литургии.
Сейчас вопрос дальнейшего образования стоит у меня на повестке дня, но главное в моей деятельности - епархия. Сейчас она для меня - мой университет.
О поступлении в духовные школы читайте также воспоминания
епископа Саратовского Лонгина :
проректора Киевской духовной академии по научно-богословской работе доцента Владимира Викторовича Буреги : "Все, что происходило во время вступительных экзаменов в МДС, не имело почти ничего общего со светской системой образования. Никто даже не пытался создать у нас ощущение прозрачного честного конкурса. Нам ясно давали понять, что нас изучают, чтобы выбрать тех, кто более всего подходит для обучения в семинарии..."
выпускника Московской Духовной Академии священника Вадима Суворова, настоятеля Троицкого храма поселка Удельная Московской области :
Фото на главной: www.e-kiselev.info
Нам нужно слышать ближних
Архиепископ не любит рассказывать о себе. Главная тема его проповеди – православие. Вера в Господа и Спасителя Христа. Главная тема его интересов - жизнь епархии: приходов, духовенства, семей священнослужителей. Об этом и настоящее интервью.
Владыка, когда шесть лет назад вы прибыли в возрождённую Пятигорскую епархию, сразу стали называть Кавказ благословенным. Почему?
Я родился и вырос на Кавказе, в Грозном. И действительно считаю наш край благословенным. Он богат природой, историей, культурой многих народов. И, конечно, людьми. Благословенный Кавказ – место, где наша страна только начинается. Крайняя южная точка России находится здесь. Можно сказать, что это место, откуда начинается самая тёплая сторона нашей Родины. И поэтому люди здесь особые: прямые, искренние, горячие.
Кроме того, то, как мы сами определяем место своей жизни, очень много значит. Если мы будем называть свой регион «огнедышащим», то и вести себя будем соответственно. Если же будем помнить, что наша малая Родина дана нам в благословение Богом, то и относиться к ней будем правильно. Так, как заповедал нам Господь.
Последние несколько лет стали ярким тому подтверждением. Наш край возвращает себе статус здравницы. Люди снова едут сюда, чтобы воспользоваться дарами, которыми Господь щедро одарил нашу землю, её целительными водами, климатом, возможностями современной медицины.
Центром Пятигорской епархии являются Кавказские Минеральные Воды, часть Ставрополья. Насколько это влияет на жизнь церкви?
Правильнее сказать, что в Пятигорске, и, шире, на Ставрополье находится не просто формальный управленческий центр. Касается ли это федерального округа или нашей епархии. Ставропольский край - русское сердце Северного Кавказа. Русский язык – средство межнационального общения народов региона между собой. А через язык открывается возможность приобщения к миру науки, культуры, литературы.
И наследники православной традиции здесь представляют лицо всего народа, всей нашей культуры. Именно для того, чтобы рассказать о богатстве и красоте православия, наша епархия и запустила в регионе вещание радио «Вера». В первую очередь в Карачаево-Черкессии и Кабардино-Балкарии. А теперь услышать это радио можно и в городах Кавказских Минеральных Вод.
Кроме того, наша епархия объединяет территории двух казачьих войск. В Карачаево-Черкессии располагается Баталпашинский отдел Кубанского казачьего войска, а на Ставрополье и в Кабардино-Балкарии казаки входят в Терское казачье войско. Казачество – одна из опор церкви и мы очень серьёзно относимся к тому, чтобы у каждой казачьей общины был духовник. Их объединяет не просто епархиальный отдел, а духовно-просветительский центр казачества. Епархия издаёт казачью газету «Лик Кавказа».
Не секрет, что казачество становится одной из групп риска в пропаганде национализма под маской псевдо славянского неоязычества. Жёсткая националистическая риторика неоязычников, их отношение к представителям окружающих народов на Северном Кавказе крайне опасны.
Идеологи неоязычества спекулируют на патриотизме, любви к национальной культуре. Но наша русская культура уже больше тысячи лет православная, вдохновлённая нашими святыми, пронизанная евангельским пониманием мира и человека.
И если нам кажется, что нашу национальную культуру уважают недостаточно, то первое, на что мы должны обратить внимание – то, насколько мы сами уважаем собственную традицию. А уважать здесь означает не просто хранить, а воплощать собственной жизнью, жить в этой традиции.
Уверен, если окружающие увидят, что русская культура это культура молитвы, иконописи, литературы, искусства, науки, то отношение к ней будет совершенно другим. На это и направлены те проекты, о которых я говорил.
Православие на Кавказе многонационально. В приходах можно увидеть не только русских, преимущественно, казаков, но и грузин и греков, осетин, украинцев и белорусов. И многих, многих других народов. Церковь здесь говорит по-русски, но с кавказским акцентом. Это сказывается на обычаях, традициях, особенностях семейной жизни, быта. А значит, отражается и на духовной жизни. Это учитывают наши священники.
Немного таких регионов как Северный Кавказ, где чувствуешь поистине вселенский характер православия. Пожалуй, главными можно назвать Святую Землю и Святую Гору Афон. Но это всемирные святыни. Присоединяется к ним и благословенный Кавказ. При том, что он не является ни местом общехристианского паломничества, ни плавильным котлом мегаполиса, где все национальные особенности неизбежно уступают место некоторому усреднённому поведению или приводят к образованию анклавов со всеми их минусами.
Северный Кавказ место, где постоянно живут православные христиане различных национальностей. Живут, сохраняя яркость, самобытность жизненного уклада и, самое главное – свою православную веру. Посмотрите на грузин, греков, осетин... Я перечислял выше всех. Каждый из этих народов уникален. И, вместе с русским народом, вносит свою яркую краску в палитру многоликой православной паствы региона и нашей епархии. Это очень интересно, красиво. И даёт уникальный опыт человеческого общения, в котором национальные различия не становятся предметом раздоров. Потому что объединяет нас то, что выше этих различий – вера в Господа и Спасителя Христа.
Конечно, где-то я описываю идеал, но важно, что именно единство в наднациональном православии и есть путь преодоления раздоров и противоречий. Чем ближе мы к единому Богу, тем ближе мы и друг к другу. Это древняя истина христианской аскетики, воплощение которой мы видим своими глазами в лучших проявлениях жизни наших народов.
- Что можно сделать, чтобы православным стало жить на Кавказе лучше?
Во-первых, просто помогать людям. Независимо от веры и национальности. Жизнь сейчас нелегка для всех. И наша епархия, делая акцент на социальных проектах, оказывает посильную помощь всем, не делая никаких различий. И кризисный центр для женщин «Дом для мамы» и центр для детей-инвалидов «Солнечный городок», центр иппотерапии и реабилитационные центры, просто приходы помогают всем, кто реально нуждается. И среди наших волонтёров также есть представители разных традиций.
Назову одну цифру из жизни нашего «Дома для мамы». За три года своего существования он спас он дал жизнь 38 детям, которых не убили в результате абортов. Эта цифра говорит о целях и смысле работы наших социальных учреждений. Их главный результат – спасённые жизни. И те люди, которым стало жить лучше рядом с нами.
Сама епархия тоже социально ориентирует свою жизнь и, в том числе, бюджет. Из него выплачивается ежемесячная денежная поддержка больным, многодетным и престарелым священникам, вдовам почивших батюшек. Тем священникам, которые служат на беднейших приходах. И делаем мы это ещё и потому, что священнослужитель, призванный помогать ближнему, получив помощь, обязательно и сам поможет тем людям вокруг, кто в этом нуждается. Так мы создаём цепочку, по которой передаётся добро.
Благодарю наш отзывчивый кавказский народ за бескорыстную поддержку, благодаря которой все наши проекты могут безвозмездно помогать нуждающимся. Нам нужно слышать ближних, и жить станет немного легче.
Вспомню лишь единственный пример. Один замечательный человек, узнав о своей неизлечимой болезни, дал указание своей супруге передать лошадь, которой он владел, нашему центру лечебной верховой езды. Теперь на лошади катаются дети, нуждающиеся в реабилитации, а мы молимся о новопреставленном рабе Божием, сделавшем доброе дело и после своей смерти.
Примеров доброты и отзывчивости много. И всё же я хочу снова призвать всех неравнодушных людей помочь нашим социальным учреждениям в их повседневной работе. Нам дорога любая поддержка.
Есть и другой, тоже важный момент. Необходимо напомнить нашему обществу, что Кавказ – древний христианский регион. И православие здесь коренная религия. Для учёных это давно не секрет. Да и для всех остальных византийские храмы Х века, расположенные в Нижнем Архызе, зримый пример верности предков многих наших народов своей вере.
Понимание исторической роли православия на Северном Кавказе – одно из действенных средств против риторики идеологов экстремизма. Они пытаются накрепко привязать православие в нашем регионе к периоду середины позапрошлого века. Это историческая ложь. Тем более опасная, что христианство здесь связывается с сиюминутными политическими интересами. На самом деле использовать религию как прикрытие политических целей пытаются сами эти идеологи. Последствия такой пропаганды в нашем регионе уже оборачивались большой кровью. И события эти памятны до сих пор. Но эта память неспособна объединить нас.
Память об общем духовном прошлом объединяет народы. Ведь наши предки вместе предстоят перед Богом в единстве исповедания и молитвы. А значит и нам нужно быть добрее друг ко другу. Ведь Бог есть Любовь.
-Мы беседуем в дни Светлой Пасхи. Что бы Вы хотели пожелать нашим читателям?
Со всей радостью, что может вместить человеческое сердце, приветствую наших читателей ликующей пасхальной вестью – Христос Воскресе! Слава Воскресшему – мы вновь причастны величайшей радости Пасхи Христовой!
Наша быстро проходящая и изменяющаяся жизнь нередко бывает наполнена такими обстоятельствами, из-за которых нам с болью приходится говорить: ничего изменить нельзя, утерянного не вернуть, разрушенного не восстановить…
И с этой болью пришлось бы согласиться, если бы не Христова победа. Пасха Христова – это точка нашего возврата. Это для нашей веры – обновление, для нашей надежды – корень, для нашей любви – второе дыхание. И если эту точку мы ставим в центр нашей жизни, в её основание, то, по слову святителя Иоанна Златоуста, всё остальное тоже станет на свои места.
Поверив в Воскресение Христово, а через это получив второй шанс начать всё сначала, возьмёмся за дела. Дела нашей веры – это поступки настоящих людей. Людей, способных любить без тоски, дружить без предательства, иметь свободную волю без страстей и привязанностей. Смело сохранять себя в воздержании, в особенности чрева и языка. Кто-то из нас на сказанное может возразить ставшим уже, к сожалению, обыденным, человеческим маловерием: мол, в жизни всё по-другому. И неправда, и предательство, и сама смерть ходят за нами по пятам.
Милость Божия призвала нас жить на благословенном российском Кавказе. Послужим нашей малой Родине своей доброй христианской православной жизнью. Воспитаем в вере во Христа Воскресшего наших детей, и как ростки Христовой нивы бережно сохраним их на кавказской земле.
Записал протоиерей Михаил Самохин.
Фото из епархиального архива
Дата рождения: 27 августа 1974 г. Дата хиротонии: 24 сентября 2006 г. Дата пострига: 5 апреля 1994 г. День ангела: 21 марта Страна: Россия Биография: Родился в городе Грозном (Чечено-Ингушская АССР) в семье служащих. В 1991 окончил среднюю школу. В 1992 году по рекомендации настоятеля Михайло-Архангельского храма города Грозного прот. Петра Нецветаева, где на протяжении 5-ти лет нес алтарно-клиросное послушание, поступил учиться в Ставропольскую духовную семинарию. 5 апреля 1994 года митрополитом Ставропольским и Владикавказским Гедеоном пострижен в монашество с наречением имени в честь преподобного Феофилакта исповедника, епископа Никомидийского. 23 апреля 1994 года епископом Верейским Евгением рукоположен в иеродиаконский, а 5 июня того же года в иеромонашеский сан. В 1996 году окончил Ставропольскую духовную семинарию и был назначен настоятелем строящегося храма в поселок Рыздвяный, Ставропольского края. 18 мая 1998 года назначен на должность благочинного православныaх церквей Благодарненского округа и настоятелем Александро-Невского храма города Благодарного. В 2000 году поступил в Институт дружбы народов Кавказа (г. Ставрополь), который окончил в 2004 году по специальности «Психология». В апреле 2001 года возведен в сан игумена и назначен благочинным Изобильненского округа и настоятелем Свято-Никольского храма г. Изобильного. В апреле 2004 года назначен настоятелем строящегося Спасо-Преображенского храма в том же городе. 1 сентября 2002 года назначен преподавателем Литургики в Ставропольской духовной семинарии. Для продолжения богословского образования в 2003 году поступил в Московскую духовную академию, которую окончил в 2007 году. С декабря 2004 года нес послушание секретаря епископа Ставропольского и Владикавказского. 24 сентября 2006 года, в день памяти прп. Силуана Афонского, в Храме Христа Спасителя Святейший Патриарх Алексий II возглавил хиротонию архимандрита Феофилакта во епископа Магнитогорского, викария Челябинской епархии. 11 августа 2008 года, после кончины епископа Курганского и Шадринского Михаила, указом Святейшего Патриарха Алексия был назначен временно управляющим Курганской епархией. 6 октября 2008 года решением Священного Синода назначен епископом Бронницким, викарием Московской епархии, с поручением управления приходами Патриаршего благочиния в Республике Туркменистан. Решением Священного Синода от 31 марта 2009 года (журнал № 22) назначен правящим архиереем Смоленской и Вяземской епархии с сохранением обязанностей по архипастырскому окормлению православных приходов в Туркмении. Решением Священного Синода от 22 марта 2011 года (журнал № 13) назначен на Пятигорскую и Черкесскую кафедру. Образование: 1992-1996 гг. — Ставропольская духовная семинария. 2003-2007 гг. — Московская духовная академия.
Определением Священного Синода от 15 марта 2012 (журнал № 15) утвержден в должности настоятеля (священноархимандрита) Успенского Второ-Афонского Бештаугорского мужского монастыря.
1 февраля 2014 за Божественной литургией в Храме Христа Спасителя в Москве Святейшим Патриархом Кириллом возведен в сан архиепископа.
На телеканале «Спас» вышел тридцать второй выпуск - авторской программы председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главного редактора журнала «Фома» Владимира Легойды. Представляем вашему вниманию полный текст и видео программы.
Гость программы архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт.
Здравствуйте уважаемые друзья! Мы продолжаем цикл программ «Парсуна». И сегодня у нас в гостях архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт. Владыка, дорогой, добрый вечер!
Здравствуйте, Владимир Романович!
Владыка, конечно, многие наши зрители вас знают очень хорошо. Но по традициям программы я попрошу вас не то чтобы представиться - ну что-то такое сказать, что, может быть, вам сегодня было бы важным, нужным, правильным сказать вот здесь и сейчас о себе. Хорошо?
Вы знаете, наверное, я вспоминаю, очень часто это сейчас происходит, уже после архиерейской хиротонии, говорят: «Ну это же владыка Феофилакт - наш батюшка».
(Смеется.)
Я думаю вернуться на Кавказ, и там, в общем, так и обращаются. И хорошо.
То есть вы вот именно это… Прекрасно. Владыка, я знаю, что вы программу нашу смотрели, но на всякий случай для наших уважаемых зрителей напомню, что у нас 5 частей, связанных с окончанием молитвы Оптинских старцев: вера, надежда, терпение, прощение и любовь. Если вдруг вы захотите воспользоваться опцией и задать вопрос ведущему - милости просим. Если нет, в общем, и не надо. Первая тема - «Вера». Начинаем?
Начинаем.
ВЕРА
Владыка, вот я вас давно знаю, и вы всегда в хорошем настроении, так, по крайней мере, впечатление такое, вы производите впечатление человека радостного. И я вот, знаете, когда читаю призыв апостола «Всегда радуйтесь», думаю: о, владыка Феофилакт. У меня вот какой вопрос. Радость, к которой мы призваны - это же не радость, помните, как в мультфильме: «Какой чудесный день, какой чудесный пень, какой чудесный я…»
«И песенка моя».
Да. «И песенка моя». А вот у нас-то какая песенка? Радость христианина - в чем ее особенность? Это что такое?
Возможность быть христианином. Вот именно сейчас -возможность быть христианином. Именно возможность. Потому что ведь в нас всегда всё что-то борется: кто первый поздоровается, не знаю, кто первый руку протянет; кто первый извинится; кто место уступит. А тут не задаваться какими-то сложными конфигурациями с точки зрения каких-то больших надстроек, как вы сказали, не задаваться дальнейшим эффектом того, а как это будет правильней - ну вот кто старше, кто младше, кто значимей, кто менее значимей, - а просто быть христианином. Сразу включиться в человеческое, без всяких «но», «если», «как», «зачем», «почему». Вот так.
Владыка, а вот вы сказали: возможность. Правильно я слышу, что вы имеете в виду, и то, что вот, ну скажем, у поколения наших родителей и дедов этой возможности - не то чтобы ее не было, но за нее и кровью платили.
Это тоже есть?
Это тоже есть. Вы знаете, и может быть, это парадоксально прозвучит, но мне кажется, что сегодня эти возможности не слишком-то и отличаются от того, что было у наших родителей, и от того, что есть сейчас. Ведь очень часто говорят: вера - это дело какое-то уж очень такое интимное, личное…В: Да-да.
…ну зачем же все это показывать. Но нет, речь-то идет не о демонстрации своей веры, а о демонстрации своей человечности благодаря вере: не я такой, Он хочет быть, чтобы я был таким. Ну я иногда с этим соглашаюсь. А иногда мне с этим очень сложно согласиться. Но приходится.
А что значит - сложно?
Ну сложно потому, что у тебя есть не только выбор, у тебя есть еще опыт. И каждый раз оборачиваться назад, конечно, не стоит. Но ведь ты прекрасно понимаешь, что этот опыт, он отдается эхом в твоей жизни. И когда ты сегодня вдруг становишься ну не то что другим, но по-другому начинаешь делать, а уже привыкли к определенному алгоритму твоих поступков, говорят: «Ну подождите, ну как же так! Ну как же так!» А вот это и есть вера. Она постоянно должна менять тебя. Она должна возможность тебе постоянно добиваться в себе человеческого.
А вот интересно, владыка, вы сказали, что даже по сравнению с тем временем, которое традиционно оцениваем как тяжелое, может быть оно не сильно отличается. А вот один из моих гостей недавно вообще высказал такую мысль о том, что легче, когда тяжелее. Вот тогда было тяжелее и христианином было быть в каком-то смысле легче. Может быть, их было меньше, но они были радостнее, наверное. Вот вы с этим согласитесь или нет?
Ну то, что, когда сложнее, тогда легче - это факт. Тут уж ничего не поделаешь. Когда ветер в лицо, тогда можно летать. А когда он в спину, тогда он опрокидывает. Наверное, так. Есть определенная легкость и сложность одновременно и сейчас. Тебе не нужно доказывать свое существование. Вот ты появился в подряснике - вот так я обычно передвигаюсь и летаю, - и не нужно ничего доказывать, не нужно ничего объяснять. Весь внешний вид все объясняет, не только твой род занятий. Он объясняет то, о чем ты будешь и о чем ты не будешь говорить, какие слова ты будешь употреблять, какие нет, и интересы твои - как-то все сразу же стало определенно. С одной стороны, это легче. Не нужно вот, что называется, долго человека как-то так готовить к своему общению. А с другой стороны, сложнее, потому что вместе с рясой на тебя сегодня надевается все то, что надевается поверх рясы. Но не мной, как священником, когда я облачаюсь, а: так они такие, вот да, священники…
Все понятно.
…а тем более епископы… ну все ясно, там далеко ходить не надо за примерами. И вот здесь намного сложней. Не потому, что тебе нужно что-то с себя снять, а потому, что тебе нужно дать возможность или, правильней сказать, дать право человеку самому с себя что-то снять. Не заставить его, а именно предоставить ему это право. Предоставить право согласиться с тем, что он был неправ. И не делать это право частью своей победы: ну чтоя, мол, доказал тебе, вот вы говорили… Нет. Это лишь только доставить право быть человеком.
Владыка, вот вы сказали: «Далеко за примерами ходить не приходится». Я вот как раз хотел от радости перейти к такой, может быть, не очень радости. Вот Сергей Фудаль написал знаменитые свои строчки про темного двойника Церкви, про то, что в Церкви связано именно с человеческим - с человеческой похотью, страстями, со злобой. Это тоже есть в церковной жизни. И вот об этом чаще, может быть, говорят внешние. Но понятно, что люди, живущие в Церкви, они, наверное, лучше знают и больше этого видят. Тем более священники. Тем более архиереи. Вот вы, когда сталкиваетесь с этим темным двойником Церкви, как вы считаете - это испытание веры? И как вообще человеку реагировать на то, что он видит?
Вместе с человеком удивляться. Вместе с человеком, который увидел, услышал, почувствовал что-то, вместе с ним разделить его тревогу, его надежду, его непонимание. Не говорить ему: ты просто неправ. Действительно, от человека падает иногда тень. Вот об этом мы уже сегодня говорили. И с этими тенями не так-то просто бороться. Но для того, чтобы она становилась короче, нужно свет подымать выше - и все. Нужно этот свет подымать вместе: ну давай мы вместе что-то попытаемся поменять в этой ситуации настолько, насколько мы сможем. Но самое главное - побеждая зло добром, самому не стать побежденным злом, как говорит святой апостол. Вот очень важно, чтобы эта твоя борьба со злом не начала тобой владеть и ты сам не превратился в это состояние… этой раздраженности, этого зла. Любить людей и ненавидеть грех. И подымать свет повыше.
Вы сказали, правда, имея в виду ситуацию на Кавказе, но такой общий тезис, очень интересный, вы сказали: любая провокация - это испытание веры». Применительно, видимо, к конкретным ситуациям. Так вот, у меня вопрос такой. А как все-таки, если это провокация - не просто какой-то вопрос, о чем мы сейчас поговорили, а именно провокация - как отвечать на провокацию, или не отвечать, как сейчас, знаете, говорят в социальных сетях: не кормить тролля, да? Вот как - отвечать на провокацию? И как это испытание пройти?
Владимир Романович, вы знаете, наверное, какого-то уникального я для себя не нашел ответа на этот вопрос. Потому что каждый раз не могу понять до конца быть уверенным в том, что я сейчас не обращаю на это внимание - это правильно, или, наоборот, в том, что я обратил на это внимание, - это правильно?
Трудно, наверное, как-то сказать, какое должно быть мерило. Но в любом случае всегда, когда я об этом задумываюсь и когда кто-то откровенно провокативно ведет себя - у нас, к сожалению, нередки такие случаи, особенно на Кавказе, связанные с разными историческими наследиями, - так вот, я всегда представляю себя перед Ним: Господи, ну моя главная задача -защитить наши (пусть это никого не удивит) с Тобой отношения, мне главное - остаться человеком. Ну не в том смысле, как о тебе скажут и что подумают. А в том смысле, как моя молитва, общение с Ним не изменятся после того что я сделаю. Вот. И для меня это главней. И если я сейчас считаю, что сейчас нужно именно взяться за молитву, а не за телевизионную камеру и не организовать пресс-конференцию, а пойти послужить молебен, то я пойду служить молебен.
Владыка, а знаете, вы вот сейчас это когда говорили, я вдруг вспомнил - по-моему, это в каком-то древнем патерике, - когда какого-то подвижника, старца, вот его поносили, о нем говорят, что он там блудник и все. И он все время говорил: «Да, да, вот я грешен, грешен». И он со всем соглашался. Пока не дошло до обвинений в ереси. Сказали вот: «Еретик», он сказал: «Нет. Веру никогда не предавал.». И у меня две мысли возникло. Очень интересно вы сказали, что бывают ситуации, когда, правильно я вас понимаю, что даже клевещут, но вы не собираетесь немедленно собирать всех знакомых журналистов и опровергать, а просто идете молиться - правильно?
Совершенно верно.
А вот если древний подвижник, если я ничего не путаю, но, по-моему, там был единственное - это когда вот обвинение в ереси терпеть нельзя. А у вас есть какие-то вещи, когда вот, ну не знаю, это, может быть, касается не вас лично, а монастыря или еще чего-то, когда вы все-таки выйдете под камеры и что-то объясните, ну или благословите кого-то? Или это от ситуации все равно зависит?
Это всегда зависит от ситуации.
От ситуации.
Самое главное, конечно, невозможно не согласиться с древним патериком. Ведь самое важное, когда, если дискуссия переходит в область веры и речь идет о вероучительных истинах, речь идет об истинности богопочитания, иконопочитания, истинности, святости храма, здесь, конечно, молчать нельзя. Речь идет о том, что является присутствием Божием в нашей жизни - видимым, осязаемым. И вот к этому, к тому, что можно осязать, нужно относиться всегда с трепетом. И здесь об этом, во всяком случае, нужно сказать. Но ведь можно сказать по-разному. Ну можно выйти, сказать: вы тут такие-растакие…
Да, сякие, а мы хорошие.
…а мы хорошие, да. А что, не так? А на самом деле ведь можно вообще сказать о том, почему тебе это больно. Вот и сказать, мне тут говорят некоторые: вы знаете, вот вы можете - или не можете - в этом храме молиться». А я на это отвечаю очень просто: «А я не могу своей совести приказать мимо храма пройти и не помолиться в нем. Ну не могу». Ну никакой закон, никакие договоренности, никакие положения музейных сообществ не могут меня заставить пройти мимо святыни и не помолиться в этой святыне, около этой святыни. Уж простите, но не слушается меня моя душа. И тогда, может быть, у человека появится другой аргумент. Может быть, он наконец-таки перестанет подозревать умысел…
Да, да, да.
…а увидит естественное человеческое желание. И какие-то и слабые, и сильные стороны, но - человеческие.
НАДЕЖДА
«Надежда». Есть такая шутка, что из обычных, простых людей спасается каждый второй, а из архиереев - каждый сотый. Это плохая шутка? Это первый вопрос. И вообще, как жить вот с такой ответственностью наследника апостолов - это дает большую надежду или это неправильно поставленный вопрос?
Владимир Романович, не знаю, кто там посмеется и где мы окажемся. Спасение, оно ведь, естественно, не безусловно от твоего положения. Оно в прямой зависимости от твоего отношения к людям. Ведь все то, что происходит в моей надежде, как архиерея, по отношению к другим людям, - это проекция того, как бы я хотел вот реально, чтобы со мной однажды произошло.
Это такие дела впрок. Однажды они мне понадобятся. Вот это то, что ты откладываешь на будущее. Не могу сказать, что стало как-то легче. Вот я помню себя священником очень хорошо, когда сложная ситуация, ну, не знаю, что делать. Ну есть же всегда звонок другу.
А я позвоню владыке и спрошу у него.
Да, да, да, как благословят.
«Владыка, как благословите». А здесь ты понимаешь, что позвонить ты уже никому не можешь. Не потому, что друзей нет. Вот, слава Богу, очень много друзей, и архиереев. Но потому, что нужно решение принять тебе самому. И однажды я спрашивал духовника: «Как поступить вот с этим священником в этой ситуации?» А он мне ответил очень просто: «Руководствуйся своей совестью». И это помогло сохранить надежду, что эта ситуация будет разрешена лучшим способом, насколько это возможно.
Владыка, ну то есть все-таки у вас остается звонок другу, точнее звонок духовнику. А были у вас ситуации, когда вы звонили, спрашивали совета, а потом не получалось это благословение духовника исполнить, вот уже когда вы стали архиереем?
Было, да?
То есть и когда вы не могли исполнить то благословение, которое дал духовник?
Да, да, конечно. И потом приходилось об этом тоже говорить. Ну естественно: «Простите, я это не смог сделать». Без объяснений. Если спросят - почему, тогда объясняю. А не спросят, так и останусь виноватым.
Ну а как же говорят: Вот если ты не готов следовать, вот если ты не готов любое благословение принять, то ты и не спрашивай. А что спрашивать-то. (Смеются). Не получается все равно?
Вы знаете, нет, не получается. Не всегда получается. Честно, как есть - ну не всегда. Это означает, что вот эта виноватость неполучившегося, она, конечно… ну я же понимаю, почему это не получилось, ну я же понимаю, что тут я себя очень много добавил, вот в этот рецепт спасения слишком много я добавил себя. А поэтому он почти несъедобный стал. Вот поэтому вышло все так, как вышло. Ну надо всё заново начинать … делать салат.
Владыка, а вот еще один, если позволите, личный такой вопрос, связанный вот с радостью и с ее, точнее с ее отсутствием. А вот чувство, когда кажется, что надежды нет, вот такое, то, что иногда называют богооставленностью, оно вам знакомо?
А что вы делаете, когда вот?..
Молчу. Такое было на войне, в Грозном, когда вокруг все было очень безнадежно. Молчал. И прислушивался: вот, вот заговорит… Ну и услышал потом. Слава Богу, все хорошо. Ну хорошо в том смысле, что, слава Богу, и война закончилась, и многие люди поменялись. Печально, что многие друзья там навсегда остались. Но это молчание, оно не… это не бессилие. Это не тогда, когда ты уже ничего не можешь сделать. Это как раз то последнее, что ты можешь сделать.
Ждать, очень трепетно ждать, пока Он ответит. Не перебивать Его молчание. Потому что оно не от того, что Он ничего не хочет или не готов сказать, а от того, что просто нужно мое состояние, чтобы я услышал. Он говорил, несомненно Он говорил, но я не слышал ведь ничего. Эти погромы, бомбежки, знаете, рейды, чистки и все прочее - просто не слышал за шумом всего, этих страхов, ужасов, что Он говорил. А потом все стало на свои места.
Владыка, хочу вас спросить о монастырях. Вот монастыри в истории Церкви нашей, они всегда давали человеку какую-то надежду. И может быть, в каждое время - свою какую-то надежду. Оптина пустынь в XIX веке, - это вот надежда для всех. Люди приходили, получали ответы на свои вопросы - от Толстого и Достоевского до простых. А вот в современной, сегодня в русской Церкви монастыри для вас прежде всего какую дают надежду, или, может быть, должны давать надежду?
Тебя там послушают. Вот там ты точно нужен. И вы знаете…
Как, вы имеете в виду - кого послушают, любого человека?
Любого человека. И вы знаете, мне кажется, что это так глубоко вложено во всех нас - в русских, славян, православных: ну там то уж точно тебя не выгонят. Недавно - расскажу такую смешную, если можно, историю - один какой-то молодой парень приехал на мотоцикле в наш монастырь, сделал селфи, фото. Разместил.
Все как положено.
Ну пошутил так.
Пошутил так. А наш благочинный ему отвечает: «Приходите, ждем».
(Смеется.) Пришел?
Интересна реакция.
Наверное.
Ну вот чтобы прямо пришел в монастырь, ну я думаю, что посетил. Интересная реакция была его друзей.
Парня этого.
Да. Потому что они говорят: «Ну теперь надо делать».
Все, да, да. Как честный человек, нечего делать.
Теперь тебя ждут. Я думаю, что вот эти слова «мы вас ждем», они на самом деле… им никто не удивился. И действительно вот то, что тебя послушают, то, что ты там нужен, ну вот… ты там сможешь быть. Это то пространство, которое, может быть, даже тебе еще незнакомо и непонятно, но оно все равно родное. Это как пуповина. Ну мы же ее не чувствуем никогда. Мы все руки, ноги чувствуем, головную боль. Пуповину не чувствуем. Но мы все знаем, что она есть. Она нас навсегда связала с нашей мамой, с нашей семьей. Вот и это тоже самое. Это такая пуповина в духовной жизни человека - монастырь.
Владыка, а вот вы упомянули, произнесли модное слово «хештег», и вообще вы такой продвинутый пользователь, да? А какие-то опасности в этом видите? Вы монахам разрешаете в монастыре пользоваться Интернетом?
Вопрос очень сложный. Я не могу сказать, что я запрещаю. Потому что у нас запрета такого нет. Но мы об этом часто говорим. И то, что сегодня я добавляю - и братии, и мирянам об этом говорю, - что к правилу перед причащением нужно добавить еще воздержание от использования социальных сетей. Вот не только среда, пятница без мяса, а вот еще…
Что, три дня без «Фейсбука»?
Три дня - это может быть совсем тяжело.
Ну вот как говорят там, особенно мужчинам, особенно которые любят курить: там сутки, вот с полуночи не кури, вот с полуночи не пей воды и не включай телефон. Ну или во всяком случае на звонки ты отвечай, но никуда ни-ни - никакие сети, никакие посты. Вот это полезно очень. Оказывается, что, во всяком случае это чувствуется сегодня, это тоже своего своего вида форма некой жертвы. Сначала жертва - даешь себя этим, этому пространству, а потом в жертву отдаешь это пространство, вытаскивая его из себя.
Владыка, а вы вот замечаете, ну у вас-то личных страниц нет, персональных, и это можно понять. А вот все-таки у многих священников есть, у людей, с которыми вы общаетесь. Вы чувствуете, как-то влияет это на человека?
Влияет?
Да, влияет. Он создает образ.
В смысле сознательно пытается, да?
Сознательно, да. Отчасти. И потом - я не раз уже встречал такие факты - становится пленником этого образа.
И это всегда большая ответственность. Когда говорят: «Я у вас там это прочитала или прочитал». Да лучше бы я тебе сам сказал и об этом поговорил с тобой. Ну ты же не знаешь, что-то ты прямо не помнишь, где ты что писал и в каком настроении. А это продолжает работать. И вот в этом смысле иногда это большая, очень неподъемная ответственность. Может быть, кстати, именно поэтому для меня решение в принципе не то что там принималось или не принималось - по факту, ну нет необходимости иметь личных сетей. Всё на благо епархии.
ТЕРПЕНИЕ
«Терпение» тем временем у нас. Владыка, а вот совершенно очевидно, что одним из самых больших испытаний в жизни для человека является испытание властью. Конечно, власть епископа - это не власть земного владыки, она другая. И мы понимаем, что мы прежде всего говорим о духовном. Но вот все-таки, в пределах епархии ведь ваша власть, она ничем не ограничена.
(смеется.) Как же не ограничена?
Ну а вот… ну есть такая точка зрения, что власть архиерея, она в его епархии ничем… Это так - не так? Вообще, тяжело это, вы чувствуете вот это испытание властью? Вам приходится что-то терпеть, с чем-то бороться?
Самое тяжелое испытание властью - когда от тебя требуют принять решение.
Требуют - в смысле кто-то?
Принять решение.
Или обстоятельства?
Да. Ну вот, к примеру, происходит ситуация сложная: конфликт на приходе между одними и другими. Бывает, что и священник в этот конфликт каким-то образом вмешан. И от тебя требуют принять решение. И одна сторона права, и другая. И когда ты говоришь о том, что нужно нам примириться, найти какие-то пути, другие решения… - нет, вы должны принять решение, подразумевая, что это означает, что должны поменять полностью всю структуру: поменять настоятеля или поменять регента, или там еще каких-то людей, которые в храме трудятся. «Вот вы должны вмешаться и это сделать». Вот здесь это всегда очень непросто. Знаете почему? Потому что ты же понимаешь, что ты это делаешь для того, чтобы удовлетворить справедливость. Но у каждого она ведь своя правда…
Угу. Своя.
…и всех этим решением уж точно ты не удовлетворишь. А значит, нужно искать что-то другое. Значит, нужно что-то вместе сделать. По-разному складываются ситуации, по-разному. Но всегда встречаюсь с людьми. И когда говорят: «Вот давайте сделайте так», я говорю: «Вы знаете, я своей властью благословляю собрать весь приход, приеду пообщаться. Вот мы…» - «Да вы знаете, там придут, те придут, те не могут, опять…» - «Нет, я все равно хотел бы пообщаться». Вот так. А что касается безграничности - не знаю, не согласен. Господь такие границы кладет. Ты думаешь: вот я сегодня сделаю так. Потом, если вовремя вспомнишь слова апостола: «Если Бог даст», то сделаешь. А если не вспомнишь, то навряд ли сделаешь.
То есть здесь очень быстро могут поставить на место.
Всё очень быстро меняется. И знаете, у святителя Игнатия как-то в одном из его писем прочитал удивительные слова, когда он говорит, что архиерей - это, в общем-то, человек, который владеет над своим сердцем и должен владеть над своим сердцем. Вот, наверное, самую большую силу власти или удовлетворение от нее я чувствую тогда, когда что-то удается в себе самом поменять, заставить себя что-то сделать: наконец-таки взялся дочитать эту книгу; наконец-таки поехал на прогулку велосипедную. Вот это власть над своим сердцем. Наконец-таки смог простить, наконец-таки смог простить.
Владыка, а вот нет какого-то конфликта монаха и архиерея? Все-таки монах -находящийся в послушании, как сейчас говорят, по определению. Хотя понятно, можно спорить: значит ли это, что монах у всех вообще в послушании. Это же тоже не так. Это особая такая история. Но архиерей, он все-таки реализует властные полномочия. Вот у вас, в вас лично монах и архиерей не борются?
Нет. Раньше боролся, пока я не жил в монастыре.
Вот сейчас живу в монастыре, и эта борьба как-то сама собой прекратилась. Потому что ты, с одной стороны, понимаешь, что ты - насельник монастыря и священноархимандрит не по сану, а по тому, что ты там находишься, и в общем-то, от тебя требуются определенные поступки, шаги, первые решения, образец. Что ты выходишь во двор к братии не для того, чтобы сказать им, как надо делать, а в общем-то, они же смотрят на тебя, и вольно-невольно то, что ты делаешь сам, делают другие. И вот и все, вся борьба на этом закончилась.
А до этого почему была?
Ну до этого была, потому что тебе всегда, ты убежден в том, что из опыта… не личной жизни, а какого-то начитанного из правильных книжек ты знаешь, как надо. И еще потому, что ну вот так как бы складывались обстоятельства жизни, что, живя в каком-то другом пространстве, ты живешь в другой атмосфере - людей, звуков, гостей, разговоров, проведенного вечера. А монастырь, он и хотя не имеет высоких стен, но какие-то хорошие стены внутри стали тебя. И вот это твое пространство перестает наполняться ненужным. И этого монашеского, этой какой-то свободы становится больше.
ПРОЩЕНИЕ
Про прощение вы сказали, владыка. Это наша следующая тема. И вы сегодня уже вспомнили первую чеченскую кампанию и то, что вы тогда переживали. Я, если позволите, хочу напомнить один эпизод, который вы как-то в интервью описали. Когда вы шли по улице в Грозном и после авианалета увидели женщину, которая шла и тянула на санках какое-то кресло из парикмахерской, непонятно, зачем оно ей нужно. И вы к ней подошли, а она, видя, что вы священник, сказала: «Есть ли Бог?» И вы сказали, что раз она жива и задает вопрос, значит, Бог есть». А она посмотрела на вас, вот на все вокруг, на кресло это нелепое и сказала: «Мне кажется, что нет». А вот в ситуациях, когда человек не прощает Бога, вот в таких… ну это же карамазовский вопрос, это, собственно, то, что сказала вам эта женщина, то же самое, что Иван говорил Алеше, да?
Вот вы что говорите в таких ситуациях человеку?
По-разному. Нет такой, знаете, вынутой таблетки, которая тут же от этого избавит. Нужно помолчать с человеком, побыть еще немножко. Я той женщине тогда говорю: «Давайте я вам помогу дотянуть эти ваши санки».
А я вас как раз хотел спросить. А у вас продолжение было? То есть вы ей просто помогли эти санки…
Да, да, говорю: «Давайте эти санки дотяну». Просто прошлись там несколько шагов. Мне вот: «Я пришла». - «Ну хорошо. Ну помоги вам Бог». Мне кажется, она потом… я не знаю, я больше никогда эту женщину не встречал, но мне кажется, что она потом не раз еще возвращалась к этому моменту. Ведь в этот момент в своей жизни, когда ей казалось, что все ее оставили и прежде всего - Бог, она все же шла не одна. И если она до конца будет честна, перед собой хотя бы, она тогда скажет: «Да, Господи, Ты шел рядом со мной вот этим неизвестным человеком». И в общем, так же происходит и в жизни. Все наши обиды к Нему - это тогда, когда мы слишком высоко задираем голову и не смотрим по сторонам. Бог, Он же ведь не сверху смотрит - изнутри. И помогает Он не сверху, а рядом: справа и слева. Вот и действует так же. Но, если человек до конца честен, он все равно почувствует в своей руке чужую руку. И этого хватит, даст ему сил сказать: «Господи, ну хоть за это спасибо». И начать по-другому жить. Бог не нуждается в том, чтобы мы Его прощали или не прощали. Он нуждается в том, чтобы мы Его любили. Но в том смысле, что без этого тогда мы перестаем быть счастливыми людьми. Вот и всё.
Владыка, а вот про прощение еще хотел вас спросить. Я часто священникам задаю этот вопрос. Ну потому что для меня, у меня естественно нет этого опыта - это опыт исповеди со стороны того, кто исповедует. И как переживать то, что ты слышишь? И всегда, ну или часто, мне говорили священники, что человек же Богу исповедуется, он же не мне исповедуется. И священник это понимает. И вот по крайней мере на этом все делают акцент, что мы хорошо понимаем, что «аз только свидетель есть». А ну вот смотрите, какая получается штука. Исповедуется человек Богу, но епитимью же вы накладываете. Вот как здесь, какой здесь критерий? Это же, собственно, вы же принимаете решение в конце: допускаете человека к причастию или не допускаете. Это вообще сложно, это тяжело?
Да, сложно. И знаете, я сознаюсь, как на исповеди, что даже после того, как принял исповедь, поговорил с человеком и наложил определенную епитимию, долго размышляю: вот не то, что там хороша не хороша не, сложна несложна, отвечает преступлению или нет сделанному. Нет, размышляю о том, что вот как этот человек это теперь выполняет. И потом переспрашиваю. «Может быть, - говорю, - давай еще вместе что-то сделаем. Вот я тебе сказал вот это делать. Но давай вот приходи, вместе поклоны положим или вот это правило прочитаем. Как раз мне правило читать надо, вот вместе почитаем». Я исповедую не очень много людей. Это в основном те, кто как-то находится в такой близкой орбите общения. А когда я помню себя, еще в то время, когда еще был священником на приходе, то тоже самое. Мерило всегда одно - что человеку сейчас нужней. Ну это чувствуешь, это Господь открывает тебе. Вот ты совершенно понимаешь, что человек пришел не просто с пониманием, что он сделал что-то дурное, а с тем, чтобы от этого дурного избавиться, ему теперь нужно сделать что-то другое. Ему нужно это сделать. Вот, знаете, бывают такие вещи, когда говорят: «Я просыпал мусор». Но чтобы избавиться от него, нужно его собрать. Нужно что-то сделать другое. Не просто ходить и печалиться: надо же, вот эта куча валяется. Так и здесь. И бывают моменты, когда нужно что-то делать, когда нужно ограничить человека в его свободе. Когда налагаю епитимью в том числе и для священников.
И когда я понимаю, что эта невозможность предстоять у престола на какое-то время связана с тем как раз, что нужно пособирать и вынести мусор. И это нужно сделать. Иначе не будет никакого толку для самого священника. Куда он вернется от Престола - вот к этой мусорной куче?
Владыка, а вот у меня складывается впечатление, что либо вы читали мой сценарий, либо вы просто, как говорится, страдаете прозорливостью. Вы про друзей сказали, про ближний круг. (Смеются.) А я как раз хотел спросить: а вот друзей тяжело исповедовать? Ну это же все-таки у вас с человеком близкие…
Личные.
Я более того скажу, Владимир Романович: друзьям тяжело исповедоваться.
Потому что вы вот…
Потому что да. Ну потому что это твой друг, и когда ты идешь к нему на исповедь: и духовник, и друг - это намного тяжелей. Намного тяжелей.
То есть исповедоваться друзьям тяжелей, чем исповедовать друзей?
Ну да, да. Я поэтому….
И тогда можно этим утешаться, что, может быть, и не надо…
Я так, кстати, иногда и говорю своим друзьям: «Знаешь, мне тоже ехать на исповедь к другу. Не переживай».
Владыка, а у меня есть один такой подлый журналистский вопрос. Вот вы исповедуете какого-нибудь благодетеля и понимаете, что, в общем, надо ему мусора сейчас насобирать столько, чтобы… Ну а как он отреагирует, Бог его знает. Бывают такие мысли? Здесь есть сложности?
А вы знаете, обычные люди, они тоже этого ждут. И когда ты говоришь, что нужно сделать вот так или поступи так, что вот тебе это дело, которое нужно выполнять теперь постоянно». - «Спасибо». Человек говорит: «Спасибо».
Ну то, о чем вы уже стали говорить…
Да, как мне, им тоже хочется искренности, в отношениях, а не….
Ну конечно. Никому не нужна договоренность.
По крайней мере в храм когда человек, да, приходит.
Уж тем более. Или у меня есть, знаете, кто-то говорит: «Да у меня есть там свой знакомый священник».
Да, да, да.
Я говорю. Мне так тоже как-то говорят: «Вот, у меня там батюшка знакомый есть. Я там с ним там». Я говорю: «Здорово, - говорю. - Как здорово, как хорошо, что… Вы с Богом тоже так договариваетесь? (Смеются.) И вы думаете, эта ваша договоренность, она сильна до самого Неба?» Ну как-то это дает возможность дальше продолжить разговор. Конечно, речь идет не о том, что тебя поймут, войдут в твое положение, оценят всё так, как тебе самому бы хотелось бы, чтобы оценили, мол, ну ты не совсем тут, конечно, и виноват, конечно дело, поступил неплохо, но если на самом-то деле все вокруг, мир такой, все плохие и все прочее - нет, нет. Ведь дружба, она как раз-таки не входить в положение. А дружба - это идти вместе: ну ты шлепнулся, ну давай я на колено встану, подыму тебя. Но только для одной цели - не валяться в этой луже, а пойти вместе. Вот это и есть сила дружбы. Она и налагается на… особенно вдохновляема силой духовных отношений, когда это и друг, и духовное чадо.
Владыка, а вот еще про исповедь у вас спрошу. Вот священники же, ну естественным образом так получается, гораздо реже исповедуются, чем миряне.
Все по-разному.
То есть ну в массе, скажем.
Все по-разному. Вот всегда по-разному. И не знаю, я тоже как-то вот звоню духовнику и обо всем поговорю. Говорю: «Ну а теперь разреши мне. Вот мы поговорили о проблеме, о том, что сделал. Я хотя бы понимаю, что на самом деле это исповедь. Ну вот разреши мне, я завтра служу и с этим мне очень тяжело завтра будет подойти к престолу». Чтобы мое сердце было поспокойней, я переживаю об этой ситуации, что вот так получилось там. Какая-то конфликтная ситуация или что-то еще. И какие-то слова услышу.
Я это, собственно, и хотел спросить. Что ведь это очень важно и для священника, и для архиерея, да, вот.
Конечно. Ну а как без этого? Это же все по-честному. У престола-то стоять…, не знаю, каждый по-своему и по-разному переживает… это возможность там стоять со страхом. И ты понимаешь, что это не твое место. И от этого еще страшней. А надо. Тебя призвали. Ну и потом, когда ты совершаешь молитвословие, это же, в общем-то, прежде всего о своих грехах приносить жертву и затем - за народ. И чтобы народу стало легче, должно твоей совести стать легче, о своих грехах, и потом уже - за народ. И поэтому прежде всего это правило духовной жизни. А как без этого?
ЛЮБОВЬ
«Любовь». Вы уже начали говорить про любовь и про дружбу. Владыка, вы человек, ну наверное, я могу сказать, что человек общительный. И я могу предположить, что и до принятия сана у вас было очень много друзей. А вот когда вы стали архиереем, у вас с людьми -с друзьями, с близкими, не знаю, с товарищами - как-то изменились отношения? Ну, допустим, кто-то с вами был на «ты» и стал на «вы», вот.
У меня таких нету. Нет, ну есть такие, которые вдруг стали на «вы».
Вдруг стали говорить: «Ваше высокопреосвященство».
Да. Я обижаюсь: «Ну подожди, мы же с тобой постригались в один день. Ты что мне выкаешь». «Это не тебе, - говорит он - Это я вам, владыка». (Смеются.) Ну не знаю, я как-то не замечаю этого. Совершенно не замечаю этого. «Вы» и «ты» - это больше для меня педагогическая вещь. Вот есть священники, с которыми я общаюсь, и они ко мне обращаются на «ты», но когда вот мы лично. А когда это обращение в обществе…
Да. Ну это понятно.
Это педагогика. И здесь, скорее, как раз, как отношение с архиереем. И здесь это вполне нормально, это норма. Так и здесь. И другого я как-то не замечал. Вот вы задали вопрос, а я… нет, ничего не поменялось.
Владыка, а я вот знаю, что у вас есть близкие.
А вы знаете, что поменялось, простите, Владимир Романович, говорили так: «Теперь тебя нельзя так называть» - ну по моему старому имени. Я говорил: «Ни в коем случае. Нельзя, это просто, это верх». Так посмеялись.
(Смеется.) Владыка, а я вот знаю, что у вас есть близкие друзья-архиереи. А вот близкие друзья не архиереи у вас есть?
Есть, есть.
Вот с давних пор, да, которые? Или и новые есть?
И с давних пор, и новые. Есть такие. Разные люди.
То есть архиерей тоже человек.
Как ни странно.
Да, да, да. А вот архиерей - это начальник же. А вот начальник, мы на эту тему сегодня уже говорили, но здесь в общем, конкретный вопрос. Вот как сочетать эту все-таки необходимость быть руководителем, принимать решение, о чем вы уже сказали, и сочетать все это с любовью? Вот можно человека уволить с любовью? Ну вы же наверняка увольняли людей.
Ну если по собственному желанию.
(Смеется.) Это хороший ответ. Ну если вот так, если все- таки серьезно?..
Владимир Романович, это сложный вопрос. Потому что как раз чаще всего вот эти моменты, связанные с администрированием, они имеют такую… что называется: много пластов. Я всегда говорю с людьми. Ну если у человека уже все, как бы вот он свое, так скажем, отработал, он понимает, я говорю с человеком. Но не так, что «Вот ты пойди, скажи, что завтра пусть не приходит на работу».
На работу, да.
Надо поговорить с человеком. Рассказать о своем отношении, поддержать человека. И если вопрос - а всегда вопрос касается профессиональных качеств, ну не соответствует, ну так оказалось. Надеялись на одно, но человек не стал ничего менять. Ну никуда не денешься. Нужно знать, допустим, какую-то операционную систему, новые вопросы, связанные с юридическими моментами… Ну никак не получается. Ну ты говоришь человеку: «Все, спасибо большое, но вот нам нужно это еще. Но я всегда рад видеть вас в храме, всегда рад вместе помолиться с вами». И если был личный телефон общения, никогда не удаляю его и не блокирую. Мы так же будем общаться в сообщениях каких-то, поздравлять друг друга с праздниками, помогать, решать какие-то вопросы. Это не должно переходить в самое главное. Хотя я понимаю, что сейчас для многих работа является самым главным. У нас, кстати, в епархии было принято решение, я об этом говорил со священниками, в этот период, особенно сейчас, что все увольнения, которые священник совершает, даже если они какие-то логические, вот так возникает необходимость, чтобы я об этом знал.
А это почему?
Потому что, знаете, начинают сокращения, очень тяжело сейчас общинам живется, сложностей очень много. И финансовых очень немало сложностей, особенно в таких небольших селах, станицах. А у нас таких большинство. И чтобы человек не оказался на работе, вот что называется, оптимизируя, кто служит. И начинается вопрос: а что делать, надо кого-то тогда может быть…
То есть, чтобы у вас была возможность, может быть, поддержать.
Ну поговорить, поддержать человека.
Помочь.
Чтобы не оказалось, что человек остался просто с болью один на один, с обстоятельствами… своей жизни.
Владыка, а вот еще святитель Игнатий, вы часто о нем говорите, и тоже, я так понимаю, почитаете глубоко. Вот вы вспоминали, точнее, вы сказали, что он был свободен от страха, и вот эта его свобода помогает и нам любить - любить свою землю и любить людей. Потрясающе точно: свобода от страха дает силу любить. Но, вот мне кажется, что мы настолько опутаны страхами какими-то, ну я не знаю, вот: ой, ребенок заболеет; ой, начальник поругает; ой, еще что-то еще. Вот мы как-то всего боимся. А как-то вот все-таки избавляться от этого страха? Я понимаю, что у вас тоже на этот счет нет таблетки волшебной, вот. Но все-таки, может быть, у вас есть какие-то свои способы в таких случаях.
Поднять руки к Небу и сказать, ну а что: «Господи, благослови!» Это так меня на Афоне научили. Вот ты начинаешь очень нервничать: то у тебя лодка сейчас отплывет, то ты не успеваешь туда, то у тебя служба, то там еще что-то, ты еще хотел туда поехать… Ну конечно, это неправильно. Туда же, в общем-то, надо поехать не для того, чтобы все успеть, а для того, чтобы остаться. А ты же почему все хочешь успеть? Чтобы потом уехать оттуда. А вот это неправильно. Но это другое. И вот как этого всего не бояться? Доверять Промыслу, ну доверять: ну так, значит, так. Ну, значит, так, ну что, ну придется поменять. Вот пригласил Владимир Романович на передачу - пришлось поменять билеты на самолет.
Виноват.
Ну куда денешься.
Виноват.
Нет, спасибо. Но не делать из этого конечной точкой своей жизни расписание. Может, Бог просто вмешивается в это расписание именно для того, чтобы добавить тебе страничек? Поэтому и вмешивается. У тебя все так расписано и все вовремя должно быть перевернуто, а Он вмешивается. И даже вот дети болеют. Это страшно. Не дай Боже переживать болезнь детей. Но посмотрите, как эта болезнь наконец-таки заставляет детей быть счастливыми, потому что с ними чаще папа и мама. С ними теперь постоянно кто-то есть. И иногда они такие счастливые от этого, потому что теперь они не одни. Но все не хватало как-то времени. Ну конечно, все нужно успеть: работа, одно, другое, третье. Но это ведь тоже добавляет страниц в жизни. Потому что потом, когда вырастут, совсем вырастут, родители, они будут своему ребенку, когда будут отдавать своего сына женить или дочку отдавать замуж, скажут: «Вот когда ты болела, помнишь, мы сидели и мы о чем-то говорили». И окажется, что в день свадьбы это будут самыми главными слова. А если бы тогда этого не произошло? На свадьбе ну конечно, нашлось бы что сказать. Но эти слова как-то по-особенному прозвучат. Вот так.
Владыка, а чего вы больше всего боитесь?
Больше всего боюсь долго молчать.
Хм, сначала вы говорили, что…
Надо молчать.
…вы молчите. А сейчас вы говорите, что больше всего боитесь долго молчать.
Долго, долго очень.
А это…
Когда это молчание затягивается в большую паузу. Потому что я понимаю, что тогда нужно начинать мне и действовать. Все же надо делать первый шаг, надо решаться. И вот это такой момент, он очень всегда для меня лично болезненный.
У нас финал. И в финале, владыка, я попрошу вас поставить точку в предложении. И вот с чем оно связано. У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль. Он говорит о том, что, когда священник служит литургию, вот он понимает, ему надо выходить на проповедь, и он понимает, что Евангелие не коснулось его сердца. Помните этот эпизод, да?
И он говорит, что вместо того, чтобы что-то выходить и выдумывать, надо выйти и сказать: «Братья и сестры, мне сегодня нечего вам сказать. Евангелие меня не тронуло, и это ужасно». Ну выглядит как фантастическая немножко опция, но тем не менее - где вы поставите точку в предложении, вот в такой ситуации: «Признаться нельзя проповедовать»?
Признаться.
Точка?
Нельзя проповедовать.
А у меня было такое.
Да вы что!
Да. Вот так и было. И произошло это еще на Страстной седмице, когда сама неделя заставляет переживать и говорить. Ну не смог вырваться из всех своих сложностей, каких-то обстоятельств приключившихся. И понял, что как-то мимо меня прошло. Я о другом думал. И так, да…
И что вы сказали?
Ну вы вышли на проповедь?
Признался, что мне сегодня вам нечего сказать, потому что, к сожалению, я сегодня очень плохо помолился и почти не услышал Евангелие. Простите меня и помолитесь.
Это был наш батюшка, архиепископ Феофилакт.
На заставке: фото Владимира Ештокина
Глава епархии, окормляющий Ставропольский край, Кабардино-Балкарию и Карачаево-Черкесию, рассказал «КП», как уживается с кавказцами и почему летает экономклассом.
Это у себя он архиерей, а здесь просто путник, - шутливо замечает помощник владыки, подыскивая в Москве место для нашей встречи. Выбор необычен - недавно отвоеванный у Музея истории Москвы старинный храм Святого Иоанна Богослова на Новой площади. Музейщики покидали его по принципу «не доставайся же ты никому» - голые стены, вырванные розетки… Сейчас храм активно возвращают к жизни. Но служивший во время обеих чеченских войн в Грозном владыка Феофилакт привык и не к такой аскезе.
ЦЕРКОВЬ - ТЕРАПЕВТ, А НЕ ХИРУРГ
- Как вам служится в таком непростом регионе?
На Кавказе я дома. Помогает знание традиций, древней истории православия - ведь, по сути, кавказская земля стала предтечей Крещения всей России. Когда в Киеве стояли языческие идолы, на Кавказе уже строили христианские храмы. В годы чеченской войны, если бы не вера, не знаю, как можно было это пережить. Между бомбежками в детсаду крестили, исповедовали. Помню, после обстрела идет растрепанная пожилая женщина и спрашивает: «А Бог есть?» Не знаю, поверила ли она моему ответу…
- Межрелигиозную напряженность сегодня ощущаете?
Она проходит гранью внутри некоторых людей. Человек, который не владеет верой как добродетелью, как даром, может поддаваться страстям и провокациям. Раздражаться от всякого упоминания иной религии. А в человеке, который владеет верой, не живут раздраженности. На Кавказе это как нигде видно. Церковь тут - многонациональная. А храмы и кресты на въезде в станицу - видимый знак безопасности региона.
- Лозунг «Хватит кормить Кавказ!» поддерживаете или осуждаете?
В него вкладывается страшная мысль - как будто бы Кавказ не часть России. Да, последние десятилетия оставили на Кавказе глубокий след. Эти раны нужно лечить. И церковь здесь терапевт, а не хирург.
ИЗ ЗЕМЛЯНКИ НА ТВЕРСКУЮ
- А лезгинки и стрельба в городах во время кавказских свадеб вас не раздражают?
У себя такого мы не видим. Любая кавказская свадьба не подразумевает такого буйства. Она всегда отличается дружелюбием. Она не со стрельбой, а с добрыми тостами, которые часто оказываются, по сути, молитвами.
- То есть в Москве мы видели какую-то неправильную свадьбу?
Полагаю, что эта скандальная свадьба вообще вне всяких традиций.
- И как приструнить зарвавшихся?
Главным тут должен быть закон. Перед которым равны все. И наше общество вправе требовать его исполнения. Так себя ведут в первую очередь из-за недостатка воспитания. Детство многих ребят с Восточного Кавказа прошло в военной обстановке, когда восприятие жизни искажается, а старшие, которые не смогли тебя защитить, уже не воспринимаются как безусловный авторитет. Это ни к чему хорошему не приводит. А парнишка-дагестанец молодец, что поместил видео с призывом к землякам «не быть быками». Нашелся пророк в своем Отечестве. В нем я увидел исконную кавказскую добродетель.
На Тверской такие «быки» однажды опрокинули на меня стол в кафе. Никто, понятно, не вступился. Хочу народные патрули!
Пусть попробуют опрокинуть стол в Грозном - мигом на принудительные работы! Если общество чувствует свою незащищенность, надо реагировать! Только введением патрулей могут воспользоваться провокаторы. Дружинники без национальной и религиозной окраски мне более симпатичны.
- Я знаю, что некоторые ваши коллеги воспринимают назначение на Кавказ как ссылку…
Кочует много мифов. Подлетаем однажды к городу Минеральные Воды, под крылом самолета - великолепный собор Покрова Божией Матери. И пассажиры говорят: «Посмотрите, надо же, тут церкви есть!» И с какой-то особой надеждой посмотрели в мою сторону. А я улыбнулся: «Да здесь храмы стоят с VIII века». Мы всегда боимся культуру, которую не знаем. А это исходит от незнания собственных традиций. (Тут владыка произносит резкую шипящую фразу на чеченском.) Звучит грозно, да? А это: «Мне нравятся ваши глаза». Видите, как непросто для приезжих, а тут вот храм - свое, родное.
- А Кадыров, Евкуров знакомы с нашими традициями? Диалог-то есть?
Они оказывают большую поддержку по строительству православных храмов в республиках. У них четкое понимание, что православие - неотъемлемая часть культуры Кавказа. Если хотите, она - красная нить, и, если ее распустить, все тело Кавказа начнет разваливаться.
ЛЕТАЮ ЭКОНОМКЛАССОМ - С ЛЮДЬМИ ПОГОВОРИТЬ
- Говорят, вы экономклассом летаете, хотя могли бы себе позволить больше. Почему?
Экономкласс я использую, чтобы просто пообщаться с людьми. А разговоры про якобы машины-самолеты всегда рассчитаны на тех, кто ищет повода. Вот у меня - епископа - есть служебный автотранспорт, игуменский дом в монастыре, где я живу. Все это - церковное имущество, и это после перейдет моему преемнику. Я живу в монастыре, в горах, у нас несколько автомобилей. Один - отечественный, дай Бог, чтобы проехал полпути. Так что пользуемся и другими, которые предоставляют друзья, пока эта машина в ремонте.
- А епархия зажиточная? Слышала, вы сами нуждающимся помогаете…
Полпред Александр Хлопонин нас спрашивал: как вы живете на эти деньги? Приходские взносы - 1,5 миллиона рублей в месяц. За 8 месяцев получается 12 миллионов. За это же время только на пособия для нуждающихся, поддержку православных гимназий и прочее ушло 5,5 миллиона. А еще расходы на финансирование епархиальных отделов, строительство и реставрация храмов. Строим в Ессентуках скульптуру Спасителя в 20 метров.
Епархия поддерживает и многодетных священников, вдов и матушек, потерявших своих кормильцев, в том числе при терактах. Они получают церковную пенсию. Суммы скромные, но реальные.