Господь на работу определил Несколько раз заходила женщина в храм. Постоит, помолчит, свечку зажжет и уходит. Потом все же решилась - подошла спросить, как ей быть. На работу ей надобно устроиться, а профессия инженерная, сугубо мужская. Не берут.Молебен заказала, потом еще

Пошли мне, Господь, второго Скандалы неслись за Таганкой - как за всем театром, так и за каждым по отдельности таганцем. О, сколько всего тянулось за Высоцким! Каких только слухов не было: то застрелился, то улетел и не вернулся, то еще что-то. Жили празднично и

42. Господь платит за то, что заказывает Бог же мира, воздвигший из мертвых Пастыря овец великого Кровию завета вечного, Господа нашего Иисуса (Христа), да усовершит вас во всяком добром деле, к исполнению воли Его, производя в вас благоугодное Ему через Иисуса Христа. Ему

Протоиерей Александр Авдюгин

Родился в г. Ростов-на-Дону в 1954 году. Окончил школу, служил в армии, работал на телезаводе и в шахте. В 1989-90 годах – в издательском отделе Свято-Введенской Оптиной пустыни. Рукоположен во священники в 1990 году , окончил Киевскую духовную семинарию, ныне учится в Киевской духовной академии. Настоятель двух храмов – Свято-Духова в селе Ребриково и храма-часовни свв. правв. Иоакима и Анны в г. Ровеньки Луганской области, построенного в память погибших шахтеров. Редактор региональной православной газеты «Светилен» (www.svetilen.ru), ведет активную миссионерскую работу в интернете. Автор книг «История храмов Ровеньковского благочиния», «Приходские хроники», «Приходские хроники-2».

Между покрытыми мхом нижними рядами старого церковного сруба была незаметная со стороны маленькая дверца, прикрытая позеленевшей от времени печной заслонкой. О ней все забыли. Да и зачем помнить, если узенький проход, служивший когда-то для доставки угля и дров к церковной печи, по назначению уже давно не использовался, так как саму печь разобрали по ненадобности, а храм вот уже три года как закрыли. Вернее, церковь закрыли, а здание храма пока еще стояло, храня от непогоды и растаскивания колхозное добро: немного посевного зерна, конскую упряжь, ведра с лопатами и метлами.

Сельские пацанята отыскали потайной вход и, устраивая свои незамысловатые игры, определили здесь место для своего «штаба». Прошедшая война хоть и закончилась более пятнадцати лет назад, была еще рядом. Живы были отцы-фронтовики, почти каждый день вольно или невольно вспоминавшие лихую годину; о победе и подвигах рассказывали в школе; старушки в вечерних скамеечных разговорах по-прежнему проклинали «ее, неладную»; да и немецкая каска, из которой хлебали дворовые Шарики и Барсики, славно прижилась в дворовом хозяйстве.

Церковь еще недавно работала. Службы, хоть изредка, но проводились. Присылали из епархии на месяц-другой очередного священника, но, как только тот начинал обживаться и знакомиться с народом, тут же убирали. Постоянный печальник и молитвенник никак не вписывался в идеологическую составляющую пятилеток социализма. Не нужен священник передовому колхозному крестьянству. Раздражалось сельсоветское начальство: как никак, уже Гагарин в космосе побывал и никакого Бога не видел, а бабушки с дедушками все не успокоятся…

Последним священником был худенький, неказистый, немощный мужичок с редкой седой бородкой, который службу вел так тихо и невнятно, что на первых порах казалось, будто в алтаре никого нет. Лишь застиранное белое облачение, мелькавшее за Царскими вратами, свидетельствовало о наличии священнослужителя. Батюшка со всеми соглашался, всех молча выслушивал и только кивал своей маленькой головой да мелко поспешно крестился, повторяя: «Господь управит, Господь управит…»

Что и как «управит», было непонятно, но областное религиозное начальство, которое так и называлось – «Совет по делам религий», – угрозы в данном «служителе культа» никакой не определило. Поэтому до установленного дня, когда на сельском сходе зачитают письмо от «имени сельской интеллигенции и трудовых колхозников» с просьбой закрыть «очаг мракобесия и предрассудков», было решено священника никуда не переводить.

Так и служил батюшка свои воскресные и праздничные службы, незаметно приезжая и так же невидимо для всех уезжая. Где его семья, дом, родные, никто толком не знал. Знали только одно: в городе живет. Впрочем, по существу это никого из власть предержащих в данном селе не интересовало, но, как оказалось, зря.

Весна выдалась в тот год засушливой. Хоть и было много снега на полях, но он сошел за несколько дней одним половодьем, затопив спускающиеся к речушке огороды и напрочь снеся деревянный мосток, соединяющий две стороны села. После схлынувшей в одночасье воды лишь несколько раз прошел дождь, а после Пасхи небо стало забывать, что такое тучи.

Старички пошли в сельсовет с просьбой разрешить выйти в поле с иконами да с батюшкой, упросить Бога дождик даровать. Куда там! Взашей, чуть ли не с порога вытолкали, отправили внуков нянчить или по хозяйству справляться. Да и как власть советская подобное разрешение даст? Ведь Бога-то никогда не было и нет?! Или не власть она вовсе?!

В воскресенье после службы устроили прихожане совет, как же все-таки отслужить молебен о дождике не в храме, а как положено: там, где пшеница да кукуруза с подсолнечником посеяны. Судили-рядили, но выходить в поле без разрешения значило в те времена не только на священника беду накликать, но и семьям своим навредить, детям прежде всего.

Батюшка во время этого церковного схода сидел в уголочке и все вздыхал горестно. А что он еще мог? Только молиться да свое «Господь управит» повторять – вот и все разрешенные возможности. По тогдашним законам он был наемником при приходе. Все решал староста, да двадцатка вместе с начальством областным, к слугам Божиим неласковым.

Пригорюнились прихожане. И было отчего: от урожая зависели они все, и года голодные послевоенные хорошо помнили тоже все. Уже было почти решено отслужить молебен на приходском дворе в среду (как раз Преполовение припадало), но тут подал голос священник, причем решительно. Никто не ожидал от него такой властности:

– Вы тут посидите, а я к председателю схожу.

Все как-то разом замолчали и согласились.

Староста сделал рывок идти вместе с батюшкой, но тот остановил его и от помощи отказался. Причем хоть и вежливо, но настойчиво:

– Здесь посиди, мое это дело.

Председатель колхоза был на тракторном дворе. Он всегда сюда, к технике поближе приходил, когда трудно было да звонки из района и области одолевали. Только тут председателю хорошо думалось – у любимых с детства механизмов да тракторов, которые напоминали главе колхоза своим урчанием и запахами любимый Т-34, на котором он от Ковеля до самой Праги прошел. Думать же было о чем. Главное – как влагу живительную сохранить при таком суховее и жаре запредельной?

А в конторе не работалось. Да и о какой работе могла быть речь, когда с утра до вечера получал председатель все больше директив, указаний и безотлагательных бумаг с требованиями и приказами? Оправданий и жалоб на погоду никто слышать не хотел. Прекрасно понимал колхозный глава, что никакие причины и ссылки на жару его не оправдают. Виноват – и все.

Пребывая в таком невеселом настроении, колхозный голова сидел за механизаторским столом и тупо смотрел на палочки выходов, сплошной стеной стоявшие напротив механизаторских фамилий. Работали много, как и положено на селе. Трудились рук не покладая, от зорьки до зорьки. Но что они получат, с такой засухой? Детворы же в каждой хате после войны народилось множество. Чем кормить?

Невеселые размышления председателя прервало тихое:

– Здравствуйте, Василь-Петрович!

Перед колхозным головой стоял священник в сереньком, не по жаре, пиджачке, теребивший в руках такого же цвета – вылинявшую – поповскую шапочку-скуфейку.

Попа на механизаторском дворе Василий Петрович никак не ожидал увидеть, да и вообще видел его лишь пару раз мельком и даже не знал, как того зовут.

Тот, догадываясь о затруднении председателя, представился:

– Меня отец Михаил именуют, служу я при церкви вашей…

– Ну и?.. – буркнул Василь-Петрович.

– Да вот дождика нет, надобно в поле выйти помолиться.

– Ты молись, не молись, – раздраженно ответил председатель, – а синоптики сказали, что до конца месяца дождя не будет.

– Так то синоптики, – возразил отец Михаил, – а то Бог.

Василь-Петрович не то что отмахнуться от подобного утверждения захотел, он уже и воздуха в грудь набрал, чтобы отправить попа куда подальше, но тот тихо и умиротворяющее продолжил:

– Бог-то – Он все управить может.

Это «управить» холодком коснулось председательского сердца (или ветерок так подул?), и Василий Петрович остановился и неожиданно для себя спросил:

– И что, дождь пойдет?

– Должен пойти, – ответствовал батюшка, – Бог-то видит, что хлеб насущный не для богатства и наживы, а для жизни своей и для детишек просить будем. Как не помочь? Поможет.

Председатель долго смотрел на маленького неказистого священника и не мог понять, откуда такая уверенность у того, кто по всем параметрам – сплошной никому не нужный пережиток. Но даже не это смущало главу колхоза. Дело в том, что сам Василь-Петрович – непонятно, с какой стати – вдруг железобетонно понял, что дождь пойдет, если помолиться.

– И куда ты со своим приходом идти собрался? – вместо окрика-отказа вопросил председатель.

– На криницу, в балку, через поля, – ответил священник, и продолжал, – по дороге Слово Божие почитаем, да помолимся усердно, а на кринице водичку освятим.
– Когда собрались?

– А в среду, на Преполовение.

Если бы председателю за полчаса до этого сказали, что он разрешит крестный ход ради дождя, он бы в лучшем случае рассмеялся или выругался. Но сейчас Василий Петрович лишь произнес:

– Не дай Бог, если дождя не будет!

– Как не будет, пойдет дождичек, Господь управит, – заверил отец Михаил.

В среду, после Литургии, из церкви с крестом и хоругвями вышло полсотни прихожан, сопровождаемых гурьбой только что распущенной на каникулы детворы. Они шли по центральной улице села с пением: «Воздуха растворение повелением Твоим прелагаяй, Господи, вольный дождь с благорастворенными воздухи даруй земли…» Молящихся было бы больше, если бы не рабочий день. Впрочем, и этот немногочисленный крестный ход переполошил сельский совет, на крыльцо которого выбежали и землемер, и паспортистка, и секретарь, а из открытого окна главы сельсовета было слышно, как тот кричал в телефонную трубку:

– Я не разрешал, это Василь-Петрович добро дал…

Крестный ход еще не успел дойти и до полевой дороги, как, нещадно тарахтя и поднимая клубы пыли, со стороны города прикатил участковый. Бросив на обочине трофейное средство передвижения, он подбежал к священнику, торжественно с крестом и кадилом шествовавшему за иконой и хоругвями, сорвав фуражку, выставил ее перед собой, как запрещающий жезл, и заорал:

– Стой! Куда?! Кто позволил?

– Тихо, милиция, не кричи, – ответствовал за отца Михаила церковный староста. – Видишь, молятся люди. Нельзя кричать. А на крестный ход нам председатель согласие дал.

Милиционеру после подобного объяснения осталось лишь размышлять о том, куда, кому и как докладывать. А крестный ход все шел и шел через поля, останавливаясь на поворотах и пересечениях дорог. Даже издалека были слышны песнопения и голос священника, читавшего молитвы. Странно это было… Его, голосок-то батюшкин, в церкви не всегда различали, а здесь почему-то и самого отца Михаила уже не видно, а голос – слышно.

Перед тем как выйти к балке, где находилась известная всей округе криница, дорога запетляла в гору с геологической вышкой наверху. Православные опустились на коленки, а батюшка все воздевал руки к небу, читая молитвы. Примолкли ребятишки. Среди вздохов, всхлипов и «помоги, Господи» можно было различить лишь жаворонков. Даже ветер затих.

Крестный ход спустился в прохладную, заросшую лесом балку. Пока священник, не спеша, служил водосвятный молебен, а хор распевал «Преполовившуся празднику, жаждущую душу мою благочестия напой водами…», в полях посвежело, появились тучки, а вечером… вечером пошел дождь.

Он шел до пятницы, лишь ненадолго прерываясь, чтобы дать время сельчанам управиться по хозяйству.

В пятницу же, в городе, в малом зале райкома исключали из партии Василия Петровича (с председательского поста его еще в четверг прогнали).

– Как же ты, фронтовик, орденоносец и так на руку попам сыграл? – кипятился партийный секретарь. – Когда весь народ советский к коммунизму стремится, ты мракобесие поддерживаешь!

Грозно смотрели на Василь-Петровича и секретарские глаза, и глаза портрета, над секретарем висящего.

– Вот скажи нам, – вопросил секретарь, – зачем ты это сделал?

Ничего не ответил фронтовик. Он просто подошел к окну и открыл его. В зал хлынул поток прохладного, мокрого воздуха. Помещение наполнилось шелестом идущего спасительного дождя.
* * *

Через темный лаз церковного сруба пролезли несколько мальчишек с выгоревшими за жаркое лето головами и с облупленными, как на подбор, носами… В церкви было прохладно, сухо. Пахло зерном и еще чем-то таким… чем, мальчишки не ведали. Да и откуда они могли знать церковный запах?

Между покрытыми мхом нижними рядами старого церковного сруба была незаметная со стороны маленькая дверца, прикрытая позеленевшей от времени печной заслонкой. О ней все забыли. Да и зачем помнить, если узенький проход, служивший когда-то для доставки угля и дров к церковной печи, по назначению уже давно не использовался, так как саму печь разобрали по ненадобности, а храм вот уже три года как закрыли. Вернее, церковь закрыли, а здание храма пока еще стояло, храня от непогоды и растаскивания колхозное добро: немного посевного зерна, конскую упряжь, ведра с лопатами и метлами.

Сельские пацанята отыскали потайной вход и, устраивая свои незамысловатые игры, определили здесь место для своего «штаба». Прошедшая война хоть и закончилась более пятнадцати лет назад, была еще рядом. Живы были отцы-фронтовики, почти каждый день вольно или невольно вспоминавшие лихую годину; о победе и подвигах рассказывали в школе; старушки в вечерних скамеечных разговорах по-прежнему проклинали «ее, неладную»; да и немецкая каска, из которой хлебали дворовые Шарики и Барсики, славно прижилась в дворовом хозяйстве.

Церковь еще недавно работала. Службы, хоть изредка, но проводились. Присылали из епархии на месяц-другой очередного священника, но, как только тот начинал обживаться и знакомиться с народом, тут же убирали. Постоянный печальник и молитвенник никак не вписывался в идеологическую составляющую пятилеток социализма. Не нужен священник передовому колхозному крестьянству. Раздражалось сельсоветское начальство: как никак, уже Гагарин в космосе побывал и никакого Бога не видел, а бабушки с дедушками все не успокоятся…

Последним священником был худенький, неказистый, немощный мужичок с редкой седой бородкой, который службу вел так тихо и невнятно, что на первых порах казалось, будто в алтаре никого нет. Лишь застиранное белое облачение, мелькавшее за Царскими вратами, свидетельствовало о наличии священнослужителя. Батюшка со всеми соглашался, всех молча выслушивал и только кивал своей маленькой головой да мелко поспешно крестился, повторяя: «Господь управит, Господь управит…»

Что и как «управит», было непонятно, но областное религиозное начальство, которое так и называлось - «Совет по делам религий», - угрозы в данном «служителе культа» никакой не определило. Поэтому до установленного дня, когда на сельском сходе зачитают письмо от «имени сельской интеллигенции и трудовых колхозников» с просьбой закрыть «очаг мракобесия и предрассудков», было решено священника никуда не переводить.

Так и служил батюшка свои воскресные и праздничные службы, незаметно приезжая и так же невидимо для всех уезжая. Где его семья, дом, родные, никто толком не знал. Знали только одно: в городе живет. Впрочем, по существу это никого из власть предержащих в данном селе не интересовало, но, как оказалось, зря.

Весна выдалась в тот год засушливой. Хоть и было много снега на полях, но он сошел за несколько дней одним половодьем, затопив спускающиеся к речушке огороды и напрочь снеся деревянный мосток, соединяющий две стороны села. После схлынувшей в одночасье воды лишь несколько раз прошел дождь, а после Пасхи небо стало забывать, что такое тучи.

Старички пошли в сельсовет с просьбой разрешить выйти в поле с иконами да с батюшкой, упросить Бога дождик даровать. Куда там! Взашей, чуть ли не с порога вытолкали, отправили внуков нянчить или по хозяйству справляться. Да и как власть советская подобное разрешение даст? Ведь Бога-то никогда не было и нет?! Или не власть она вовсе?!

В воскресенье после службы устроили прихожане совет, как же все-таки отслужить молебен о дождике не в храме, а как положено: там, где пшеница да кукуруза с подсолнечником посеяны. Судили-рядили, но выходить в поле без разрешения значило в те времена не только на священника беду накликать, но и семьям своим навредить, детям прежде всего.

Батюшка во время этого церковного схода сидел в уголочке и все вздыхал горестно. А что он еще мог? Только молиться да свое «Господь управит» повторять - вот и все разрешенные возможности. По тогдашним законам он был наемником при приходе. Все решал староста, да двадцатка вместе с начальством областным, к слугам Божиим неласковым.

Пригорюнились прихожане. И было отчего: от урожая зависели они все, и года голодные послевоенные хорошо помнили тоже все. Уже было почти решено отслужить молебен на приходском дворе в среду (как раз Преполовение припадало), но тут подал голос священник, причем решительно. Никто не ожидал от него такой властности:

Вы тут посидите, а я к председателю схожу.

Все как-то разом замолчали и согласились.

Староста сделал рывок идти вместе с батюшкой, но тот остановил его и от помощи отказался. Причем хоть и вежливо, но настойчиво:

Здесь посиди, мое это дело.

Председатель колхоза был на тракторном дворе. Он всегда сюда, к технике поближе приходил, когда трудно было да звонки из района и области одолевали. Только тут председателю хорошо думалось - у любимых с детства механизмов да тракторов, которые напоминали главе колхоза своим урчанием и запахами любимый Т-34, на котором он от Ковеля до самой Праги прошел. Думать же было о чем. Главное - как влагу живительную сохранить при таком суховее и жаре запредельной?

А в конторе не работалось. Да и о какой работе могла быть речь, когда с утра до вечера получал председатель все больше директив, указаний и безотлагательных бумаг с требованиями и приказами? Оправданий и жалоб на погоду никто слышать не хотел. Прекрасно понимал колхозный глава, что никакие причины и ссылки на жару его не оправдают. Виноват - и все.

Пребывая в таком невеселом настроении, колхозный голова сидел за механизаторским столом и тупо смотрел на палочки выходов, сплошной стеной стоявшие напротив механизаторских фамилий. Работали много, как и положено на селе. Трудились рук не покладая, от зорьки до зорьки. Но что они получат, с такой засухой? Детворы же в каждой хате после войны народилось множество. Чем кормить?

Невеселые размышления председателя прервало тихое:

Здравствуйте, Василь-Петрович!

Перед колхозным головой стоял священник в сереньком, не по жаре, пиджачке, теребивший в руках такого же цвета - вылинявшую - поповскую шапочку-скуфейку.

Попа на механизаторском дворе Василий Петрович никак не ожидал увидеть, да и вообще видел его лишь пару раз мельком и даже не знал, как того зовут.

Тот, догадываясь о затруднении председателя, представился:

Меня отец Михаил именуют, служу я при церкви вашей…

Ну и?.. - буркнул Василь-Петрович.

Да вот дождика нет, надобно в поле выйти помолиться.

Ты молись, не молись, - раздраженно ответил председатель, - а синоптики сказали, что до конца месяца дождя не будет.

Так то синоптики, - возразил отец Михаил, - а то Бог.

Василь-Петрович не то что отмахнуться от подобного утверждения захотел, он уже и воздуха в грудь набрал, чтобы отправить попа куда подальше, но тот тихо и умиротворяющее продолжил:

Бог-то - Он все управить может.

Это «управить» холодком коснулось председательского сердца (или ветерок так подул?), и Василий Петрович остановился и неожиданно для себя спросил:

И что, дождь пойдет?

Должен пойти, - ответствовал батюшка, - Бог-то видит, что хлеб насущный не для богатства и наживы, а для жизни своей и для детишек просить будем. Как не помочь? Поможет.

Председатель долго смотрел на маленького неказистого священника и не мог понять, откуда такая уверенность у того, кто по всем параметрам - сплошной никому не нужный пережиток. Но даже не это смущало главу колхоза. Дело в том, что сам Василь-Петрович - непонятно, с какой стати - вдруг железобетонно понял, что дождь пойдет, если помолиться.

И куда ты со своим приходом идти собрался? - вместо окрика-отказа вопросил председатель.

На криницу, в балку, через поля, - ответил священник, и продолжал, - по дороге Слово Божие почитаем, да помолимся усердно, а на кринице водичку освятим.
- Когда собрались?

А в среду, на Преполовение.

Если бы председателю за полчаса до этого сказали, что он разрешит крестный ход ради дождя, он бы в лучшем случае рассмеялся или выругался. Но сейчас Василий Петрович лишь произнес:

Не дай Бог, если дождя не будет!

Как не будет, пойдет дождичек, Господь управит, - заверил отец Михаил.

В среду, после Литургии, из церкви с крестом и хоругвями вышло полсотни прихожан, сопровождаемых гурьбой только что распущенной на каникулы детворы. Они шли по центральной улице села с пением: «Воздуха растворение повелением Твоим прелагаяй, Господи, вольный дождь с благорастворенными воздухи даруй земли…» Молящихся было бы больше, если бы не рабочий день. Впрочем, и этот немногочисленный крестный ход переполошил сельский совет, на крыльцо которого выбежали и землемер, и паспортистка, и секретарь, а из открытого окна главы сельсовета было слышно, как тот кричал в телефонную трубку:

Я не разрешал, это Василь-Петрович добро дал…

Крестный ход еще не успел дойти и до полевой дороги, как, нещадно тарахтя и поднимая клубы пыли, со стороны города прикатил участковый. Бросив на обочине трофейное средство передвижения, он подбежал к священнику, торжественно с крестом и кадилом шествовавшему за иконой и хоругвями, сорвав фуражку, выставил ее перед собой, как запрещающий жезл, и заорал:

Стой! Куда?! Кто позволил?

Тихо, милиция, не кричи, - ответствовал за отца Михаила церковный староста. - Видишь, молятся люди. Нельзя кричать. А на крестный ход нам председатель согласие дал.

Милиционеру после подобного объяснения осталось лишь размышлять о том, куда, кому и как докладывать. А крестный ход все шел и шел через поля, останавливаясь на поворотах и пересечениях дорог. Даже издалека были слышны песнопения и голос священника, читавшего молитвы. Странно это было… Его, голосок-то батюшкин, в церкви не всегда различали, а здесь почему-то и самого отца Михаила уже не видно, а голос - слышно.

Перед тем как выйти к балке, где находилась известная всей округе криница, дорога запетляла в гору с геологической вышкой наверху. Православные опустились на коленки, а батюшка все воздевал руки к небу, читая молитвы. Примолкли ребятишки. Среди вздохов, всхлипов и «помоги, Господи» можно было различить лишь жаворонков. Даже ветер затих.

Крестный ход спустился в прохладную, заросшую лесом балку. Пока священник, не спеша, служил водосвятный молебен, а хор распевал «Преполовившуся празднику, жаждущую душу мою благочестия напой водами…», в полях посвежело, появились тучки, а вечером… вечером пошел дождь.

Он шел до пятницы, лишь ненадолго прерываясь, чтобы дать время сельчанам управиться по хозяйству.

В пятницу же, в городе, в малом зале райкома исключали из партии Василия Петровича (с председательского поста его еще в четверг прогнали).

Как же ты, фронтовик, орденоносец и так на руку попам сыграл? - кипятился партийный секретарь. - Когда весь народ советский к коммунизму стремится, ты мракобесие поддерживаешь!

Грозно смотрели на Василь-Петровича и секретарские глаза, и глаза портрета, над секретарем висящего.

Вот скажи нам, - вопросил секретарь, - зачем ты это сделал?

Ничего не ответил фронтовик. Он просто подошел к окну и открыл его. В зал хлынул поток прохладного, мокрого воздуха. Помещение наполнилось шелестом идущего спасительного дождя.
* * *

Через темный лаз церковного сруба пролезли несколько мальчишек с выгоревшими за жаркое лето головами и с облупленными, как на подбор, носами… В церкви было прохладно, сухо. Пахло зерном и еще чем-то таким… чем, мальчишки не ведали. Да и откуда они могли знать церковный запах?

Вдруг большая церковная дверь заскрипела, приоткрылась, и в храмовый сумрак вошел Василий Петрович.

Деревенская ребятня, в своем невидимом со стороны уголке, притихла, уткнувшись в ладошки и плечи друг друга. Испугались мальчишки колхозного сторожа: вдруг застукает, и у них больше не будет такого неизвестного никому «штаба»?!

Василий Петрович их не видел. Да и не по сторожевым своим делам в церковь он зашел. Прикрыв дверь, он направился к заброшенному алтарю. Там, вверху, над бывшим куполом, сохранилась икона. Василь-Петрович не знал, чья это икона, он просто стоял, подняв голову вверх, смотрел на святой образ и тихонько так повторял:

«Управь, Господи!»

Протоиерей Александр Авдюгин

Матушка, казалось, знала все события наперед. Каждый день прожитой ею жизни – поток скорбей и печалей приходящих людей. Помощь больным, утешение и исцеление их. Исцелений по ее молитвам было много. Возьмет двумя руками голову плачущего, пожалеет, согреет святостью своей, и человек уходит окрыленный. А она, обессиленная, только вздыхает и молится ночи напролет. У нее на лбу была ямка от пальчиков, от частого крестного знамения. Крестилась она медленно, усердно, пальчики искали ямку…

«Жив, ждите…»

Во время войны много было случаев, когда она отвечала приходившим на их вопросы – жив или нет. Кому-то скажет – жив, ждите. Кому-то – отпевать и поминать.

Без учеников и летописцев

Можно предполагать, что к Матроне приезжали и те, кто искал духовного совета и руководства. О матушке знали многие московские священники, монахи Троице-Сергиевой лавры. По неведомым судьбам Божиим не оказалось рядом с матушкой внимательного наблюдателя и ученика, способного приоткрыть завесу над ее духовным деланием и написать об этом в назидание потомкам.
По этой дороге шли страждущие на поклон к праведной Матроне

Приезжали все и отовсюду

Часто ездили к ней земляки из ее родных мест, тогда из всех окрестных деревень ей писали записочки, а она отвечала на них. Приезжали к ней и за двести, и за триста километров, а она знала имя человека. Бывали и москвичи, и приезжие из других городов, прослышавшие о прозорливой матушке. Люди разного возраста: и молодые, и старые, и люди средних лет. Кого-то она принимала, а кого-то нет. С некоторыми говорила притчами, с другими – простым языком.

Надо терпеть

Зинаида как-то пожаловалась матушке: «Матушка, нервы…» А она: «Какие нервы, вот ведь на войне и в тюрьме нет нервов… Надо владеть собой, терпеть».

За телом – присмотр

Матушка наставляла, что лечиться нужно обязательно. Тело – домик, Богом данный, его нужно ремонтировать. Бог создал мир, травы лечебные, и пренебрегать этим нельзя.

Завтра хуже, чем сегодня

Своим близким матушка сочувствовала: «Как мне вас жаль, доживете до последних времен. Жизнь будет хуже и хуже. Тяжкая. Придет время, когда перед вами положат крест и хлеб, и скажут – выбирайте!» – «Мы выберем крест, – отвечали они, – а как же тогда можно жить будет?» – «А мы помолимся, возьмем земельки, скатаем шарики, помолимся Богу, съедим и сыты будем!»

«Господь все управит»

Вдругой раз она говорила, подбадривая в тяжелой ситуации, что не надо ничего бояться, как бы ни было страшно. «Возят дитя в саночках, и нет никакой заботы! Господь сам все управит!»

А Россия уцелела!

Матронушка часто повторяла: «Если народ теряет веру в Бога, то его постигают бедствия, а если не кается, то гибнет и исчезает с лица земли. Сколько народов исчезло, а Россия существовала и будет существовать. Молитесь, просите, кайтесь! Господь вас не оставит и сохранит землю нашу!»

Не надо венков и пластмассы!

Последний земной приют Матронушка нашла на подмосковной станции Сходня (улица Курганная, дом 23), где поселилась у дальней родственницы, покинув комнату в Староконюшенном переулке. И сюда тоже потоком шли посетители и несли свои скорби. Лишь перед самой кончиной матушка, уже совсем слабая, ограничила прием. Но люди все равно шли, и некоторым она не могла отказать в помощи. Говорят, что о времени кончины ей было открыто Господом за три дня, и она сделала все необходимые распоряжения. Матушка просила, чтобы ее отпели в церкви Ризоположения. (В это время служил там любимый прихожанами священник Николай Голубцов. Он знал и почитал блаженную Матрону.) Она не велела приносить на похороны венки и пластмассовые цветы.

Боязнь смерти

До последних дней жизни она исповедовалась и причащалась у приходивших к ней священников. По своему смирению она, как и обыкновенные грешные люди, боялась смерти и не скрывала от близких своего страха. Перед смертью пришел ее исповедовать священник, отец Димитрий, она очень волновалась, правильно ли сложила ручки. Батюшка спрашивает: «Да неужели и вы боитесь смерти?» – «Боюсь».

Упокоение

Второго мая 1952 года она почила. 3 мая в Троице-Сергиевой лавре на панихиду была подана записка о упокоении новопреставленной блаженной Матроны. Среди множества других она привлекла внимание служащего иеромонаха. «Кто подал записку? – взволнованно спросил он. – Что, она умерла?» Многие насельники Лавры хорошо знали и почитали Матрону. Старушка с дочерью, приехавшие из Москвы, подтвердили: накануне матушка скончалась, и нынче вечером гроб с телом будет поставлен в московской церкви Ризоположения на Донской улице. Так лаврские монахи узнали о кончине Матроны и смогли приехать на ее погребение. После отпевания, которое совершил отец Николай Голубцов, все присутствующие подходили и прикладывались к ее рукам.

Погребение

Четвертого мая в Неделю жен-мироносиц при большом стечении народа состоялось погребение блаженной Матроны. По ее желанию она была погребена на Даниловском кладбище, чтобы «слышать службу» (там находился один из немногих действующих московских храмов). Отпевание и погребение блаженной были началом ее прославления в народе как угодницы Божией.

Через забвение к известности

Блаженная предсказывала: «После моей смерти на могилку мою мало будет ходить людей, только близкие, а когда и они умрут, запустеет моя могилка, разве изредка кто придет… Но через много лет люди узнают про меня и пойдут толпами за помощью в своих горестях и с просьбами помолиться за них к Господу Богу, и я всем буду помогать и всех услышу».

«Приходите ко мне на могилку»

Еще перед смертью она сказала: «Все, все приходите ко мне и рассказывайте, как живой, о своих скорбях, я буду вас видеть и слышать, и помогать вам». А еще матушка говорила, что все, кто доверит себя и жизнь свою ее ходатайству к Господу, спасутся. «Всех, кто обращается ко мне за помощью, я буду встречать при их смерти, каждого».

Прошло лишь тридцать лет…

Душа сострадающая

Блаженная Матрона была православным человеком в глубоком, традиционном значении этого слова. Сострадание к людям, идущее из полноты любящего сердца, молитва, крестное знамение, верность святым уставам Православной Церкви – вот что было средоточием ее многотрудной духовной жизни. Природа ее подвига уходит корнями в вековые традиции народного благочестия. Поэтому и помощь, которую люди получают, молитвенно обращаясь к праведнице, приносит духовные плоды: люди утверждаются в православной вере, воцерковляются внешне и внутренне, приобщаются к повседневной молитвенной жизни.

С верою и любовью

О Матроне знают тысячи православных людей. Матронушка – ласково называют ее. Сегодня она так же, как при земной своей жизни, помогает людям. Это чувствуют все, кто с верою и любовью просит ее о заступничестве перед Господом, к Которому блаженная старица имеет великое дерзновение.

На Даниловском кладбище

Последний земной приют Матронушка нашла на подмосковной станции Сходня (улица Курганная, дом 23), где поселилась у дальней родственницы, покинув комнату в Староконюшенном переулке. И сюда тоже потоком шли посетители, несли свои скорби и надежды. Лишь перед самой кончиной Матушка, уже совсем слабая, ограничила прием. Но люди все равно шли, и некоторым она не могла отказать в помощи. Говорят, что о времени кончины ей было открыто Господом за три дня, и она сделала все необходимые распоряжения. Матушка просила, чтобы ее отпели в церкви Ризоположения, что на Донской улице. В то время служил там любимый прихожанами священник Николай Голубцов. Он знал и почитал блаженную Матрону. Она не велела приносить на похороны венки и пластмассовые цветы.

Матушка Матрона закончила земные дни 2 мая 1952 года.
После отпевания, которое совершил отец Николай Голубцов, все присутствующие подходили и прикладывались к рукам почившей Старицы. 4 мая в Неделю жен-мироносиц при большом стечении народа состоялось погребение блаженной Матроны. По ее желанию она была погребена на Даниловском кладбище, чтобы «слышать службу». Храм Всех Святых, стоявший на кладбище, был одним из немногих, действующих храмов Москвы.
Перед смертью она сказала: «Все, все приходите ко мне и рассказывайте, как живой, о своих скорбях, я буду вас видеть, и слышать, и помогать вам». А еще матушка говорила, что все, кто доверит себя и жизнь свою ее ходатайству ко Господу, спасутся. «Всех, кто обращается ко мне за помощью, я буду встречать при их смерти, каждого».
Более чем через тридцать лет после кончины матушки ее могилка на Даниловском кладбище сделалась одним из святых мест православной Москвы, куда приезжали люди со всех концов России и из-за рубежа со своими бедами и болезнями.

Блаженная Матрона была православным человеком в глубоком, традиционном значении этого слова. Сострадание к людям, идущее из полноты любящего сердца, молитва, крестное знамение, верность святым уставам Православной Церкви – вот что было главным в ее напряженной духовной жизни. Природа ее подвига своими корнями уходит в многовековые традиции народного благочестия. Поэтому и помощь, которую люди получают, молитвенно обращаясь к праведнице, приносит духовные плоды: люди утверждаются в православной вере, воцерковляются внешне и внутренне, приобщаются к повседневной молитвенной жизни.
Матрону знают десятки тысяч православных людей. Матронушка – так ласково называют ее многие. Она – так же, как при земной своей жизни, помогает людям. Это чувствуют все те, кто с верою и любовью просит ее о заступничестве и ходатайстве перед Господом, к Которому блаженная старица имеет великое дерзновение.
За Серпуховской заставой на северном склоне Андреевского оврага расположилось одно из самых больших в Москве кладбищ – Даниловское. В прошлом при всяком упоминании о Даниловском кладбище отмечалось очень красивое его местоположение – на рельефной местности с остатками древней сосновой рощи по берегу речки Чуры. Увы, теперь нет даже и этих остатков. А Чура почти вся упрятана под землю.
Расположено кладбища на возвышенности и в прежние дни славилось своим особенным третьесословным колоритом, впрочем, не вполне утраченным до сих пор. Пожалуй, ни на каком больше московском кладбище нет такого обилия купеческих памятников, как на этом. От купеческого прошлого теперь немногое осталось. Хотя вокруг церкви еще попадаются захоронения даже первой половины XIX века. Так, например, у южной стены на одном вросшем в землю саркофаге написано: «Под сим камнем погребено тело Московского Купецкого сына Петра Ивановича Кирильцова, скончавшегося 1837 года в 12 часу пополудни июня 16-го. Жития его было 22 года 10 месяцев и 8 дней». Но прежних, просторных родовых купеческих участков на Даниловском уже нет. А когда-то здесь был похоронен цвет московского купечества. Не найти теперь на кладбище могил известных московских купцов Солодовниковых, Голофтеевых, Лепешкиных, иждивением которых на кладбище в 1832 году была построена каменная церковь Сошествия Святого Духа.

Но самым, пожалуй, знаменитым купеческим захоронением на Даниловском кладбище, а может быть, и во всей Москве, был участок Третьяковых, самих братьев Павла Михайловича и Сергея Михайловича – основателей лучшей в мире галереи, и их родителей. В старом путеводителе по кладбищу есть такое описание надгробий обоих братьев: «На могиле Сергея Михайловича – черный, мраморный, довольно высокий, но совершенно простой памятник с надписью: Сергей Михайлович ТРЕТЬЯКОВ родился 19 января 1834 г. скончался 25 июля 1892 г. Памятник Павлу Михайловичу в нескольких шагах подальше, под защитной проволочной решеткой, он почти такой же, но в несколько более изысканной обработке. Надпись: Павел Михайлович ТРЕТЬЯКОВ 15 дек. 1832 г. ум. 4 дек. 1898 г.». Но теперь их могил на Даниловском кладбище не найти. 10 января 1948 года останки обоих братьев, а также жены Павла Михайловича – Веры Николаевны – были перенесены на Новодевичье.

Формально это перезахоронение было произведено по инициативе Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР – так раньше именовалось министерство культуры. Председатель Комитета тов. М.Б. Храпченко направил управляющему трестом похоронных бюро при Моссовете письмо, в котором, между прочим, говорилось, почему необходимо перенести останки Третьяковых на другое кладбище: «…несмотря на договор, заключенный администрацией Галереи об охране этих могил и их художественных надгробий, исполненных художником В.М. Васнецовым, могилы эти приходят в крайний упадок… Учитывая ходатайство дирекции Государственной Третьяковской галереи, а также просьбу ближайших родственников основателей галереи, Комитет по делам искусств при Совете Министров СССР со своей стороны ходатайствует о перенесении останков Павла Михайловича, Веры Николаевны и Сергея Михайловича Третьяковых, а также их художественных надгробий с кладбища Даниловского монастыря на кладбище Новодевичьего монастыря, где захоронены виднейшие деятели русской культуры и искусства».
Председателю комискусства вовсе не обязательно было знать, что кладбище Даниловского монастыря и Даниловское кладбище это совсем не одно и то же. Их до сих пор путают. Хотя первого не существует уже семьдесят с лишним лет. Но странная все-таки причина перенести захоронения: потому, что-де на прежнем месте «могилы приходят в крайний упадок». Если за могилами следить и ухаживать, они никогда не придут в упадок, где бы они ни находились. Если же могилы забросить, не интересоваться ими, то упадок их ждет, будь они хоть у самой кремлевской стены.
Причина всех этих перезахоронений была, конечно, совсем иная. Это была какая-то удивительная политика собирания по всей Москве останков, имеющих с точки зрения коммунистических верхов положительную идейную или политическую ценность, и концентрация их в главном советском пантеоне – на Новодевичьем кладбище. Причем перезахоронения делались не только с кладбищ, подлежащих ликвидации, но вообще отовсюду, кроме, может быть, Ваганькова, традиционно второго по значению некрополя.
В некоторых источниках указано, что Сергей Михайлович Третьяков похоронен все-таки на Даниловском кладбище. Но это не так. В архиве Третьяковской галереи хранится «Акт о перезахоронении останков П.М. Третьякова, В.Н. Третьяковой и С.М. Третьякова с Даниловского кладбища на кладбище Новодевичьего монастыря от 11.01.1948 г.». Помимо акта и прочих бумаг, в архиве есть и несколько фотографий. На одних запечатлен самый момент эксгумации: только что вынутые из земли останки Павла Михайловича и Сергея Михайловича уложены в новые гробы. Другие фотографии сделаны уже на Новодевичьем кладбище: у края свежевырытой могилы в окружении двух-трех десятков человек стоят три гроба. Поэтому никаких сомнений в том, что Сергей Михайлович покоится где-то еще, кроме Новодевичьего, быть не может.

На Даниловском же кладбище сохранилась могила родителей знаменитых меценатов. Вернее, сохранился их памятник. Лежат ли под ним какие-то останки, и если лежат, то обоих ли родителей, точных сведений нет. Слева от главной дорожки, почти сразу за мемориалом погибших в Великой Отечественной, окруженный проржавевшими до крайности фрагментами кованой ограды, стоит широкий и крепкий, напоминающий русскую печку, слегка покосившийся обелиск. На нем надпись: «Михаил Захарович Третьяков Московский купец скончался 1850 г. Декабря 2 дня. Жития его было 49 лет 1 м. и 6 дней. Александра Данииловна Третьякова родилась в 1812 году, скончалась 7-го февраля 1899 года».
Довольно далеко от родительского монумента, в глубине Даниловского кладбища, находится еще одна могила Третьяковых. У самой апсиды Никольского храма-часовни стоит едва приметный памятник – низкая колонна из розового гранита. Там похоронены братья и сестра Павла Михайловича и Сергея Михайловича, умершие почти одновременно в младенчестве, в 1848 году, от эпидемии скарлатины: Даниил, Николай, Михаил и Александра. Это единственная могила рода Третьяковых, на которую никто никогда не покушался – не откапывал останков, не передвигал памятника.

Есть на Даниловском кладбище еще одно захоронение, имеющее непосредственное отношение к братьям Третьяковым и к их галерее. Это могила известного художника, коллекционера, попечителя Третьяковской галереи и друга П.М. Третьякова – Ильи Семеновича Остроухова (1858–1929). Кроме того, что Остроухов прославился как талантливый живописец и реставратор – он лично участвовал в работах по реставрации кремлевских соборов – он собрал уникальную коллекцию живописи, скульптур, икон, церковной утвари. Среди авторов собранных им произведений были Федотов, Саврасов, Поленов, Серов, Левитан, Врубель, Репин, Дега, Ренуар, Мане, Матисс. Его коллекция была столь велика и имела столь важное художественное и просветительское значение, что Остроухов создал и открыл для свободного посещения музей в собственном доме в Трубниковском переулке. После революции музей был национализирован, а Остроухов назначен его пожизненным хранителем. Когда же он умер, музей упразднили, а собранные им произведения разошлись по другим фондам, в основном в Третьяковскую галерею.

Могила Остроухова, находящаяся у юго-западного угла церкви, представляет собой просторную довольно-таки площадку, огороженную гранитным сплошным парапетом, в восточной части которой, «в ногах», стоит потрясающий, выполненный в древнерусском стиле каменный крест с изображенным на нем распятым Спасителем. Стоит побывать на Даниловском кладбище хотя бы для того, чтобы увидеть этот крест.

До революции на купеческо-крестьянском Даниловском кладбище почти не было захоронений «ученого» сословия, по-нынешнему – интеллигенции. Самым значительным, а может быть, и единственным таким захоронением здесь была могила профессора Московского университета Петра Николаевича Кудрявцева (1816–1858), одного из лидеров «западничества», крупного общественного деятеля, историка, товарища и преемника Грановского. Увы, могила этого крупнейшего для своего времени ученого не сохранилась.
На кладбище можно еще отыскать несколько могил лиц «благородного» звания: например, здесь похоронен директор коммерческих училищ действительный статский советник Александр Николаевич Глаголев (1851–1906). Могила Глаголева сохранилась до нашего времени. Черный гранитный обелиск стоит у северного фасада Свято-Духовской церкви. Есть могила еще одного «статского генерала»: невысокая, не по-генеральски скромная, беломраморная «часовня». Надпись на ней: «Доктор медицины Действительный Статский Советник Гавриил Михайлович Воздвиженский. Скончался 10 ноября 1896 г. на 63 году от рода». А впереди могилы доктора медицины стоит гигантский восьмиконечный крест, какие можно увидеть разве на старообрядческих кладбищах, с надписью: «Профессор Московского университета протоиерей Александр Михайлович Иванов-Платонов. Скончался 12 ноября 1894 года».
Некоторые старые памятники на кладбищах и особенно надписи на них могут вызвать недоумение. Но тем интереснее отыскивать ответы на возникающие вопросы. Например, неподалеку от немалого обелиска действительного статского советника Глаголева стоит гораздо больший черный обелиск – искусно выделанный в виде часовенки камень почти в два человеческих роста, на котором золотом написано, что «Здесь погребено тело Крестьянина Ярославской губернии Ростовского уезда села Поречья Александра Алексеевича Королькова, скончавшегося 10 декабря 1910 года. Жития его было 63 г. и 9 месяцев. В Супружестве жил 43 года». Не имея представления о дореволюционной российской системе сословий, невозможно понять, как это крестьянин удостоился такого величественного памятника. А дело в том, что до революции понятие «крестьянин» означало не профессию сельского жителя, как позже стало означать, а сословную принадлежность. Крестьянин не обязательно был лишь хлебопашцем. Он мог быть кузнецом, например, или еще каким-нибудь мастеровым и жить при этом в городе. Он мог быть ремесленником, заводчиком собственного малого или большого дела и даже эксплуататором. Например, известнейший в России книгоиздатель И.Д. Сытин, владелец нескольких типографий, на которых в 1913 году трудилось в общей сложности 1300 человек, и выпускавший четвертую часть всех отечественных книг, так и считался до самой революции крестьянином. То есть принадлежал к крестьянскому сословию по рождению.
В советское время на кладбище хоронили, конечно, уже без разбора социальной принадлежности покойного. На Даниловском кладбище в эти годы были похоронены: известный языковед, член-корреспондент АН СССР Афанасий Матвеевич Селищев (1886–1942); искусствовед и театральный критик Сергей Николаевич Дурылин (1877–1954), автор свыше 700 статей и монографий и воспоминаний «В своем углу» – кстати, сам он был купеческого рода, почему, может быть, и оказался на этом кладбище.

Немного не доходя воинского мемориала, с левой стороны площади, у края стоит довольно высокий, черный, четырехгранный обелиск с большим белым мячом на вершине и с короткой надписью: «Воронин Валерий Иванович. 1939–1984. Заслуженный мастер спорта СССР». Этот памятник был установлен летом 2003-го. Прежде на могиле этого выдающегося спортсмена стояла мраморная белая плита, и тоже с футбольным мячом, вырезанным в виде барельефа в нижней части.
Похороны этого знаменитого футболиста в 1984 году были, пожалуй, самыми многолюдными на Даниловском кладбище: чуть ли не весь ЗИЛ пришел тогда проститься с одним из лучших игроков «Торпедо» и всей страны. Вообще, Воронин – это тот тип советского спортсмена, любимца миллионов, не вполне реализовавшегося и плохо кончившего именно потому, что он был советским спортсменом. О популярности Воронина можно судить хотя бы по тому, что его, одного из немногих наших футболистов, приглашали играть за сборную мира. То есть он был удостоен высшей мировой оценки.
Закончилась его спортивная карьера, да и сама жизнь, как это иногда бывает с великими спортсменами, совершенным крахом: простившись со спортом, он скоро обнаружил, что в нем больше ровно никто не нуждается, из великого он превратился в обыкновенного, и завершился этот кризис тем, что Воронин сделался для многих почитателей, лестным компаньоном, с которым можно непринужденно собраться втроем и помянуть минувшие дни. Никакой, даже самый тренированный организм не может долго вынести такое изнурительное существование.
Но особенно привлекательным стало Даниловское кладбище в последнее 20-летие ХХ века для людей верующих, воцерковленных. Наверное, самой посещаемой не только на Даниловском кладбище, а во всей Москве стала скромная могилка Матрены Дмитриевны Никоновой (1881–1952) – блаженной старицы Матроны, названной в свое время Иоанном Кронштадтским «восьмым столпом России» и причисленной в конце столетия к лику святых. Всякий день, и особенно по праздникам, у могилы собирались десятки, сотни паломников, чтобы поклониться Матушке, попросить ее заступничества и взять с могилки горсть песка, имеющего, по свидетельству многих, чудодейственные свойства. О чудесах, случившихся по молитвам к матушке Матроне, в том числе прямо у могилы, собрано уже свидетельств на несколько книг! В 1998 году честные мощи новопрославленной святой были перенесены в Покровский монастырь, где и находятся и поныне. Но к месту прежнего ее погребения на Даниловском кладбище паломники идут по-прежнему и неизменно уносят отсюда с собой горсть песка. Там постоянно горят свечи и постоянно слышна молитва. Поистине – святое место.

В рамках проходящей в Краснодаре православной книжной выставки «Радость Слова» один из самых известных священнослужителей страны, протоиерей Валериан Кречетов провел встречу с верующими и журналистами.

Встреча с отцом Валерианом, который вот уже больше сорока лет служит в маленьком подмосковном селе Акулово, вызвала большой интерес. В конференц-зале краснодарского выставочного центра едва хватило мест для всех желающих. В основном пришли верующие женщины, что сразу бросалось в глаза по обилию головных платков, которые принято надевать в церковь.

Отцу Валериану Кречетову трудно дать 80 лет. У него бодрый вид и отличная память. На протяжении всей встречи священник то и дело выдавал разные цитаты великих людей и читал стихи, а его шутки несколько раз вызывали смех в зале. Хотя, конечно, в основном речь шла об серьезных вещах.

Первым делом он обратился к теме, которая была заранее заявлена организаторами. В год столетия революции 1917 года они решили говорить о духовном служении в годы советских репрессий. Отец Валериан может рассказать об этом в подробностях, ведь он был лично знаком со многими из репрессированных священнослужителей. Кроме того, его отец, священник Михаил Кречетов тоже прошел лагеря. Узнав о желании сына пойти по духовному пути, он вздохнул и только сказал: «Приготовься к тюрьме». Но Валериана Кречетова это не испугало.

Корреспондент «АиФ-Юг» записал самые интересные высказвания отца Валериана на встрече с верующими.

О возрасте и силе духа

«Пойти в священники мне было очень просто, - объясняет свой выбор протоиерей. - Я с пеленок вырос в церкви и видел там только добро, понимал, что там истина. Но я тщательно готовился к этому шагу, как учил отец. Он сказал мне, что священник должен быть сильным и выносливым. Ну и, слава Богу, как видите, я здесь. Мне будет 80 лет, хотя какие наши годы! Как говорит мой брат, первые 80 лет сложно, а дальше проще. Это точно».

О семейной жизни

«Мы с женой уже отметили золотую свадьбу - 55 лет супружеской жизни. У нас 7 детей и 35 внуков: 15 девчонок и 20 мальчишек. Как сказали сами наши дети, они не помнят, чтобы папа с мамой спорили или ругались. Очень многое зависит от женщины. Такую матушку только Бог может дать. У нас с ней никогда не было разговора о деньгах, потому что она сама золотая. Когда в семье лад, не нужен и клад! Это истина».

О любви

«Я часто выслушиваю любовные истории прихожан. Например, как какой-нибудь мужчина любил одну женщину, потому вторую, третью, четвертую, пятую, десятую. Каждую любил, но куда же это все потом делось? Это, конечно, не истинная любовь. Люди просто прикрываются этим словом, бросаются им, как разменной монетой. Тот, кто действительно любит, он любит всех. Любовь есть сущность божества, и человек, сотворенный по образу Божию тоже должен своей сущностью иметь любовь. Иначе это получеловек. Человек живет только тогда, когда он в любви. Если он не в любви, это не жизнь вообще. Это еще в Библии написано».

О техническом прогрессе

«За последние сто лет человечество совершило такой технический скачок, какого не было за всю историю: от паровозов до космических полетов. Но этим пользуются не для достижения возвышенных целей, а как раз наоборот. Все увлеклись так называемым прогрессом, но оставили духовность, и произошел нравственный регресс. Как говорят святые отцы, дьявол увлек людей от истинной жизни в нереальную, виртуальную.

Вот сегодня все сидят и на кнопки нажимают. А вы знаете, как узбеки называют мобильник? Шайтан-машинка. Между прочим, это довольно точно. Говорят, что основным двигателем технического прогресса является лень. Но ведь и результат прогресса тот же самый. Люди придумывают разные устройства, чтобы самим ничего не делать и не думать. Но мыслительную способность во всей полноте имеют только люди. Машина размышляет по программе, составленной человеком».

О колдунах и экстрасенсах

«Некоторые люди пытаются любой ценой получить то, что им нужно. Но принцип, что все средства хороши для достижения цели, не является христианским. К колдунам обращаться не стоит.

Целительство ли это? Оно может дать сиюминутный эффект, но потом принести пациенту душевное и духовное расстройство. Но если человек в Церкви, если он живет православной жизнью, тогда другое дело. Да, господь помогает, это факт. Но всегда нужно помнить, что самое главное - это спасение души».

О потребительском отношении к церкви

«К несчастью, сегодня в людях воспитывается потребительское отношение к жизни, и этот потребительский дух, он и в Церковь вваливается. Но нужно понимать главную истину, что спасает вообще-то только Господь, а мы просто его работники. Даже дом невозможно построить только своими силами без Божьей помощи. Об этом нужно помнить всем людям».

О войне на Украине

«Все началось с филаретовского раскола на одних православных и других. А разделение в вере повлекло за собой дальнейшие события. Беда и в том, что люди забыли историю. Такое уже было, когда после восстания началась гражданская война, и брат пошел на брата. На Украине все точно - один к одному. Это печальная картина, конечно. Я знаю очень много людей с Украины, я вырос с украинцами. Придется потерпеть, пока все это закончится, и, конечно, для этого нужно молиться. Господь управит, ведь невозможное для человека возможно у Бога».

О Божьей помощи

«Есть такое изречение: когда небо молчит, не надо ничего предпринимать. В любых затруднительных обстоятельствах, прежде всего нужно обращаться к Богу, чтобы он указал свою волю, вразумил. Меня часто спрашивают, как он это сделает. Этого я знать не могу, он сам найдет способ. Есть библейский пример Валаама, вразумленного ослицей, на которой он ехал. Жизненных ситуаций очень много, и всякие варианты бывают. Но Господь слышит каждого, кто к нему обращается. Когда это делаешь с верой, он точно ответит».

О вечной жизни

«Все мы однозначно умрем: и больные, и здоровые. Вообще часто говорят, что человек рождается, чтобы умереть. Но это не так. Человек рождается, чтобы жить, жить вечно. Но нужно готовиться к вечности, без признания которой эта жизнь часто бывает довольно безрадостной. Есть такое древнее изречение: живи днем так, чтобы ночью сон твой был спокоен. Живи в молодости так, чтобы в старости совесть твоя была спокойна. А тем более совесть должна быть чиста перед Богом».

Рекомендуем почитать

Дерматология

Ягодный мусс на манке Как приготовить мусс из замороженных ягод

Финансы

Причины, симптомы и лечение патологии

Hi-Tech

Что такое сложение сил. Измерение силы. Сила. Сложение сил

Хобби

Cмертные грехи в православии: сколько их?

Десерты

Рецепты витаминных салатов из крапивы

Фармакология

Ароматная и сочная курица в фольге в духовке – быстро, просто и вкусно