ИСТОРИЯ ИЗ ЖИЗНИ.... "ТАКА ЖИСТЬ!" ПРОЧИТАЙТЕ! ОТКРОЙТЕ ВСЮ ТЕМУ, ДОРОГИЕ МОИ! Баба Маня надумала помирать. Была пятница, обеденное время, похлебав пшённого кулешу, запив его молоком, она, утерев передником рот, глядя через стекло кухонного окна куда-то вдаль промолвила обыденным, бесцветным голосом: - Валькя! Пасля завтря помирать буду, в воскрясенье, аккурат пред обедней. Дочь её Валентина, передвигая на плите кастрюли на мгновенье замерла, потом резко, всем телом развернулась лицом к матери и села на табурет, держа в руках тряпку: - Ты что это надумала? - А время кончилася, всё таперича, пожила, будя. Подсобишь мяне помыться, одёжу новую из смертного узялка достань. Ну, ета мы пасля с тобою обсудим, хто хоронить будить, хто мяне могилку рыть станить, время пока есть. - Это что же, надо всем сообщить, чтоб успели приехать попрощаться? - Во-во, абязательна сообчи, говорить с имя буду. - Хочешь всё рассказать напоследок? Это верно, пусть знают. Старушка согласно покачала головой и опираясь на руку дочери засеменила к своей постели. Была она маленького росточка, сухонькая, личико - как печёное яблочко, всё в морщинах, глаза живые, блестящие. Волосы редкие, сивые, гладко зачёсанные собраны в пучок на затылке подхваченные гребешком и убраны под беленький ситцевый платочек. Хоть по - хозяйству она давно не занималась, но фартук - передник надевала по привычке, клала на него свои натруженные руки, с крупными, будто раскатанными скалкой кистями и пальцами, короткими и широкими. Шёл ей восемьдесят девятый год. И вот надо же, собралась помирать. - Мам! Я на почту дойду дам телеграммы, ты как? - Ничё, ничё, ступай с Богом. Оставшись одна, баба Маня призадумалась. Мысли занесли её далеко, в молодость. Вот она со Степаном сидит над рекой, грызёт травинку, он улыбается ей нежно так. Свадьбу свою вспомнила. Маленькая, ладненькая, в креп-сатиновом светлом платьице, вышла невеста в круг и давай плясать с притопом под гармонь. Свекровь, увидев избранницу сына, сказала тогда: - Чё проку от такой в хозяйстве, мелковата, да и родит ли? Не угадала она. Маша оказалась трудолюбива и вынослива. В поле, в огороде работала наравне со всеми, не угонишься за ней, много трудодней зарабатывала, ударницей была, передовичкой. Дом стали ставить, она первая помощница Степану подать – принести - поддержать. Дружно жили они с мужем, душа в душу, как говорят. Через год, уже в новой хате, родила Маша дочь Валюшку. Было дочке четыре года, и подумывали о втором ребёнке, как началась война. Степана призвали, в первые - же дни. Вспомнив проводы его на фронт, баба Маня судорожно вздохнув, перекрестилась, утерев влажные глаза фартуком: - Соколик мой родимай, уж сколь я по тебе горевала, сколь слёз пролила! Царствие табе нябеснае и вечнай покой! Скора свидимси, погодь маненько! Её мысли прервала вернувшаяся дочь. Пришла она не одна, а с местным фельдшером, что лечил почитай всё село. - Как Вы тут баба Маня, приболели? - Да ничё, не жалуюся пока. Он послушал старушку, измерил давление, даже градусник поставил, всё в норме. Перед уходом, отведя Валентину в сторону фельдшер, понизив голос сказал: - Видимо истощился жизненный ресурс. Это не доказано наукой, но кажется, старики чувствуют, когда уйдут. Крепись и готовься потихоньку. А что ты хочешь - возраст! В субботу Валентина искупала мать в бане, обрядила во всё чистое и та улеглась на свеже - застеленную кровать, вперив глаза свои в потолок, как бы примеряясь к предстоящему состоянию. После обеда стали съезжаться дети. Иван, грузный располневший лысоватый мужчина, шумно войдя в дом, занёс сумку гостинцев. Василий и Михаил, два брата близнеца, смуглые, черноволосые, носы с горбинкой, появились на пороге, приехав вместе на машине из города, с тревогой глядя в глаза сестре, мол, как она? Тоня, сильно раздобревшая, с благодушным лицом, свойственным полным людям, добралась на рейсовом автобусе из соседнего района, где жила с семьёй. И последней, уже ближе к вечеру на такси от станции, приехала электричкой - Надежда, стройная, рыжеволосая, директор школы из областного центра. С тревожными лицами, сморкаясь в платки, утирая слёзы они входили в дом, сразу проходя к матери, казавшейся маленькой и беспомощной на большой постели, целовали её и держа за руку спрашивали заглядывая с затаённой надеждой в глаза: - Мам, что ты удумала, ещё поживёшь, ты у нас сильная. - Была, да вся вышла,- отвечала баба Маня и поджав губы вздыхала. - Отдыхайтя покедава, завтря поговорим, не бойтеся, до обедни не помру. Дети с сомнением отходили от матери, обсуждая насущные вопросы друг с другом. Они, все, в общем - то не молоды уже, тоже часто прибаливали и были рады, что с мамой постоянно жила Валентина и можно спокойными быть за неё. Приехав к матери, по давно сложившейся привычке взялись помогать по хозяйству. Всё им было тут знакомое и родное, дом их детства. Михаил с Василием рубили дрова и складывали под навес, Иван таскал в бочку воду из колонки, Антонина отправилась кормить скотину, а Валентина с Надеждой занялись ужином. Потом на кухне, собравшись за большим столом, дети бабы Мани разговаривали вполголоса, а она, уставившись в белый потолок, как на экране увидела свою жизнь. Тяжко пришлось в войну, холодно, сурово и голодно. Ходила на поле весной выковыривала мелкие промёрзлые чёрные картофелины, оставшиеся с осени, тёрла их и жарила драники. Благо нашла в бане, на окошке небольшую бутылочку с льняным маслом. Когда-то, ещё до войны, после парилки смазывала загрубевшие ступни ног. Повезло! Стала по капельке добавлять на сковородку. А тот небольшой запас картошки, что был в погребе, берегла и не прикасалась. Как установились тёплые майские дни, посадила практически одними глазками, не могла большего себе позволить, как чувствовала, что война затянется, и горюшка ещё хлебнут. Черемшу собирала, щавель, лебеду, крапиву всё шло в пищу. Ребятишкам перешивала из своего, а как, через год после начала войны получила похоронку на Степана, то и из его вещей тоже. - А чё тута паделаишь, така жисть!- прервав ход своих воспоминаний, тяжело вздохнула баба Маня. Ближе к осени подкапывала картошку, варила её и наполнив горшки, утеплив старыми платками, прихватив малосольных огурчиков, зелёного лучку, ходила за пять вёрст на узловую станцию, выменивать у эшелонов на другие продукты и вещи. Соскучившись по домашней пище, проезжающие охотно менялись. Когда военный состав, глядишь, разживёшься тушёнкой, салом, а то и кусочек сахару получится, всё детям радость. Они худющие, бледненькие, встречают мать с надеждой в глазах. Как-то уже к концу войны надумала Маша купить козу. Порылась в сундуках и, достав неприкосновенное - мужний новый бостоновый костюм и своё выходное крепдышиновое платье, всплакнув над ними, прибавила к этому серебряные серёжки с бирюзой и картину с плывущими по озеру лебедями, отдала всё это богатство за молодую и строптивую козочку. Теперь у её детишек было молоко, как хорошо - то! Через месяц уже заметно повеселели ребята, румянец на щёчках появился. Да, намаялась она одна с детьми. То в школе проблемы, то болезни одолели. Васятка заболел ветрянкой и всех заразил. И смех, и грех, полный дом как лягушат истыканных зелёнкой, пятнистых детей. Ногу кто сломает, в драке голову расшибёт, за всех душа болела. Вспомнилось, ещё как кончилась война, да вернулись фронтовики, стали её мальчишки поругиваться матерком, да курить махорку втихаря, за сараями. Пришлось проявить характер. Зазвала обманом Ваню, Ваську да Мишу как - то в баню, будто подсобить надо, заперла изнутри и накормила табаком, едким самосадом. Орали, отплёвывались, но с тех пор ни - ни, не примечала, чтоб курили. А куда деваться, коль мужа нету. Боялась за них, страсть! То Ванечка заблудился в лесу, искали всем селом целый день, то Тося чуть не утонула, попав на реке в водоворот, а Мишу с аппендицитом еле успели до больницы довести, выходили, не помер. И опять судорожно вздохнув, подумала: - Така жисть! Шли годы, дети росли. К Маше сватались мужчины, вполне достойные были, да как детям скажешь? Начала было однажды разговор с ними, а ребята в один голос: - Зачем мужик в дом? Мы слушаемся, помогаем во всём, нам и так хорошо и дружно? Как скажешь им, что стосковалась по мужской ласке, что хочется быть слабой и зависимой, что мочи нет тащить всё на своих плечах, хоть часть бы проблем переложить, спрятаться за спину сильного человека, когда плохо. Но тут же посещали и другие мысли: - Вдруг забижать начнёт детей, ну его у бесу!- с этой мыслью сама и согласилась. А как стали подрастать, да вошли в свою пору, только держись! Бессонные ночи у окна в ожидании, свидания их, утирала горькие слёзы разочарования от избранников: - Не плач тяжало, не отдам даляко, хоть за курицу, да на свою улицу,- приобняв за плечи страдающую от неразделённой любви Надюшку, пыталась шутливой поговоркой утешить мать,- а чё горевать - то доча, всё перемелется, мука будить. А потом мальчишки её один за другим пошли служить в армию, провожала, вспомнив войну, плакала. Но, Слава Богу, все живые вернулись, окрепшие. Женились, вышли замуж и разлетелись из гнезда её дети, одна Валентина не устроила свою судьбу, при матери осталась. - Така она-жисть! Были у них в семье конечно и радости, куда без них. Воспитала детей достойными людьми и руки у всех золотые. Это ли не радость? Гордилась ими. Смежив веки тихо лежала баба Маня, мысли убаюкали её, перестали будоражить и пугать страшными картинами из далёкой жизни и она уснула под тихий разговор своих детей, которые продолжали обсуждать что-то на кухне. Наутро, после завтрака все собрались вокруг матери. Ей, чтобы было удобно, подложили пару подушек под спину. Обведя детей пристальным взглядом, как бы решаясь на что-то, баба Маня заговорила: - Проститя мяне за ради Бога, коль чё не так, робяты. Говорю, чтоб не осталось злобы аль обиды какой. Живитя меж собой дружна, помогайте, коль - чаво. Я - та уж скоро помру. Все, одновременно, возмутившись на её слова, замахали руками, но мать категорично остановила их: Хотитя, не хотитя, а как Господь скажить, так и будить. Наступила тишина. Переводя взгляд с одного на другого, баба Маня тихим голосом начала свой рассказ: - Как-то в начале войны, зимой, мы с Валюшкай сидели в избе, на печи, яна и говорить: - Мамка, штой - та стукаить в дверь и кричить хтой - та. Пошла, глянула. Батюшки - светы! Рябёнок ляжить на заваленке и орёть, а рядом ну никого нету. Я поглядела, поглядела, люта, стыла на улице, да и занясла яго в хату. Голоднай, посинел малец. Жваник сделала с хлеба в тряпочку, тёплай вадички дала, уснул. Мать так и не нашлася. Назвали мы дитё Ваняткой. Смышлёнай оказалси. Потом, где - та году в сорок втором, тяжёлая зима, марозная, на узлавой станции, возля шелону гляжу, сядить дявчонка годков пяток ей, почитай как моя Валькя. На узлах сидить, а мамки нету. Я с ёй подождала часа два, так она и не объявилася. Поспрашивала там - сям, никто не вядал. А дявчонка та щёки приморозила, побялели яны. Интерясуюсь, как звать, бьётся в слязах и молчить. Посля выяснилась - Тоня. Умная дявчонка, добрая. - А уж в сорок третьем привязли на полутарке в сяло дятей. Сказывали немцы разбомбили колонну, а вязли их в тыл. - Кто вазьмёть, осталось десятка два, в других сёлах разобрали, пожалейтя бабы ребятишков!- кричить предсядатель. А кто их будить брать, своих кормить нечем. Гляжу сидять, как воробушки два одинакавыя, близьнята, прижались друг к дружке, годка по два - три им будить. Глазишшы огромныя, плачуть. Говорю предсядателю: - Давай мяне записывай, Васятка да Миха, мои будуть, выдюжим, как ни то. Вот така жисть робяты. Дружные мальцы были, вязде вместе.Немного помолчав, передохнув баба Маня продолжила: - А Надейку - та я у пьянай мамьки её отбила. Жалко бабу запила с горя, што мужик погиб. Сама таскалась и яё таскала па пьянкам, да шинкам. А как я дявчонку забрала, яна и сгинула. Сказывали спялась да помёрла. Хлебнула малая горюшка, не враз оттаяла душой, да время лечить. В комнате установилась звенящая тишина, дети бабы Мани сидели, переглядываясь, не зная, что и сказать, ещё осмысливая услышанное. - Всё идитя, я устала, нямного посплю,- прекращая разговор решила баба Маня. - Мамочка, да как же это? Мы ж не знали!- в один голос загомонили все. - Идитя, идитя таперя,- настаивала баба Маня. Казалось, ей было неловко, она стеснялась услышать слова благодарности от детей, их недоумённые вопросы. Все вышли на кухню, стали обсуждать услышанное от матери, делиться своими впечатлениями после сказанного, припоминать то, что стёрлость за давностью лет, какие-то подсказки памяти, ощущения. Не чувствовали они себя чужими, тепло и уютно было им в этом доме и детство виделось счастливым. А если за жизнь и возникали вопросы, то мать однозначно всегда пресекала их словами: - Все мои, родныя, как один. Не дурите мне галаву, займитесь делам. На церковной колокольне ударили в колокол, призывая народ к обедне. Валентина тихо, на цыпочках зашла в комнатку матери желая укрыть потеплее одеялом. Та лежала, широко открытыми глазами глядя в потолок, на спокойном лице застыла счастливая улыбка. Преставилась. Елена Чистякова Шматко

Верю, что Господь, призвавший их в первый день через мученическую кончину, сделает их участниками вечной Пасхи в невечернем дни Царствия Своего.

Когда ко мне обратились с просьбой написать о братии, убиенной в сатанистом на Пасху 18 апреля 1993 года, сначала я растерялась. До 18 апреля - дня памяти - оставалась неделя. И хоть тружусь я на послушании в Оптиной Пустыни пять лет и знаю многих насельников монастыря, но успеть за неделю расспросить оптинских отцов первого призыва - обремененных многочисленными заботами духовников обители - представлялось нереальным.

Прошло два, три дня, а я так и не смогла побеседовать ни с кем из отцов, знавших иноков, убитых на Пасху. Кто-то пообещал рассказать, но позднее, после поста, так как очень занят. Кто-то отказался, ссылаясь на то, что уже рассказал всё, что знал, и рассказ этот вошел в широко известную книгу «Пасха красная» Нины Павловой…

Каждый день перед началом послушания стараюсь приложиться к мощам старцев Оптинских и поклониться убиенной братии - иеромонаху Василию, инокам Трофиму и Ферапонту. И вот сегодня, войдя в часовню Воскресения Христова - место упокоения убиенных, попросила:

«Отцы дорогие! Простите, что дерзаю просить вас о помощи! Ясно чувствую недостоинство свое, но так хочется напомнить о вас людям, почтить вашу память и еще раз поклониться вам… Если можно, помогите, пожалуйста!»

Оптинцы опытным путем знают, как скоропослушливы отец Василий, отец Трофим и отец Ферапонт, как хотят они, чтобы никто не ушел из обители неутешенным. И дальнейшие события могут стать еще одной страницей летописи о молитвенной помощи убиенной братии всем, кто обращается к ним.

В этот же день я записала воспоминания о братии сразу трех человек.

Иеромонах Роман, в то время просто оптинский паломник, был студентом Ростовского вуза. Когда он стал задумываться об иноческом пути, в храме ему посоветовали найти в Оптиной отца Ферапонта, который до монастыря также ходил в Ростове в кафедральный собор. Отец Роман вспоминает:

Я беседовал с иноком Ферапонтом дважды. Было видно, что он очень собранный. Углубленный в себя. Он деятельно занимался Иисусовой молитвой. А это сразу видно. Как видно? По сосредоточенности… Когда человек напряженно удерживает молитву, когда он старается быть в предстоянии перед Богом, это ощущается… Отсекаешь помыслы и хранишь молчание… Внутреннее и внешнее.

Знаю людей, которые держали Иисусову молитву; в Оптиной были и сейчас, конечно, есть многие братия, которые стараются держать эту молитву, но ни у кого из них тогда не чувствовалось такой внутренней сосредоточенности, как у отца Ферапонта.

Я стремился к внутреннему деланию, искал таких людей, и он был такой. Насколько он продвинулся в молитве - одному Богу известно. Но то, что он находился в этом делании, не подлежит сомнению.

Великим постом я приехал в Оптину и, побеседовав с отцом Ферапонтом, спросил у него совета про себя самого. Но он не стал от себя ничего говорить, а отправил меня к старцу, отцу Илию. И старец благословил меня остаться в Оптиной на год, сказал поступать в семинарию.

Я размышлял. А после убийства почувствовал такой духовный подъем! Знаешь, когда за Православие страдают, это очень вдохновляет! Понимаешь: они своей жизнью заплатили, а ты вообще ничего не сделал…

Вот - рассказал. Поделился. А сейчас, извини, нужно идти служить панихиду.

А спустя несколько минут воспоминаниями поделился иеросхимонах отец Серафим, в 1993 году - иеромонах Михаил:

Отец Василий, отец Трофим, отец Ферапонт - это люди, которые подвизались, искали Бога и созрели для вечной жизни. Отец Василий был ярким человеком, ему Господь даровал мощный дар проповеди, дар слова. А стихи духовные какие он писал! Молитвенник. На нем была такая благодать… Он шел впереди всех!

Отец Ферапонт молился. Он и молчал, потому что молился. Когда молишься - не до суетных разговоров… У него в дневнике последняя запись - слова Исаака Сирина: «Молчание есть таинство будущего века». Царской силы был человек и физически, и духовно. Он каждую ночь вставал и творил пятисотницу. Ночью - отрывая время у сна. Пятисотницу ночью мало кто делает… На пол - телогрейку, чтобы звук заглушить от земных поклонов…

Отец Трофим всегда всем помогал. Богатырь. На траулере работал… несколько коробок тяжеленных в одной руке нес. Он постоянно находился в доброделании. Божий человек.

Все трое убиты подло - в спину.

Многие чувствовали, что произойдет что-то страшное. Я после Пасхальной заутрени во Введенском храме шел в скит, чтобы готовиться к средней литургии. Шел, как обычно, дорожкой к скиту в предрассветной темноте, и вдруг почувствовал ужас. Он охватил меня так сильно! Никогда в жизни я не чувствовал такого ужаса! Отец Мелхиседек делился потом, что испытывал страшное уныние.

А еще раньше, у храма, на меня вдруг вышли трое, в кожаных куртках. Они шли прямо на меня, и у них были такие взгляды, полные злобы, что я сразу подумал: «Убийцы!» Хотя еще ничего не знал о предстоящем убийстве. А там снимали фильм об Оптиной. И как раз - мощный луч света. И эти трое стушевались, развернулись, ушли в темноту. Я сейчас думаю, что тоже мог погибнуть. Но я был не готов тогда, и Господь не попустил.

А они были готовы. На них печать Божия была - Господь взял лучших из нас. Их привезли потом на машине, а они лежали - как живые - мягкие, на лицах - мир и покой. Иногда говорят: «Убили первых попавшихся…» Нет. Они были избранники Божии. Умереть за Христа - это честь, которую еще нужно заслужить.

Всё, сейчас будет Чин о Панагии. Помоги Господи!

После послушания в этот день мне нужно было на почту. Приезжаю, а в почтовом отделении - огромная очередь. Душно, жарко. А тут еще передо мной стоит пожилая женщина очень словоохотливая… Я, уставшая, отвечаю неохотно, а потом вслушиваюсь в ее слова и понимаю, что эта встреча - неслучайна. И рассказывает она мне - о чудесной помощи убиенной братии! Вот что поведала мне Галина Дмитриевна, жительница Козельска:

Тяжело стоять, жарко… Ну, ничего… А ты, милая дочь, в Оптиной, небось, трудишься? Как узнала? Ну, вас, оптинских, видно: молодые сейчас нечасто юбки длинные и платки носят… Я раньше в монастыре часто бывала… Да… Сейчас вот редко езжу, а раньше часто… Почему редко? Думаешь: сколько мне лет? Не-ет. Не семьдесят. Мне восемьдесят лет! Так что уже тяжело… В ближний храм хожу. С мужем. У меня три года назад муж появился! Может, тебе это и забавно покажется: в такие годы замуж выходить… Но ты сначала послушай…

В жизни у меня много скорбей было. Росла с мачехой. Она меня не любила. Обижала очень. Потом замуж вышла, а муж пить начал. Тоже сильно обижал. А потом дети выросли, разъехались далеко, муж умер. И осталась я совсем одна. И была у меня такая скорбь - одиночество…

Вот как-то, три года назад, приехала в Оптину, смотрю: а там люди окружили . Знаешь старца Илия? Я тихонько подошла. А он вдруг ко мне поворачивается: «Как поживаете, матушка?» А я смутилась и отвечаю: «Да вот старая уже, а пожить еще хочется…» А он улыбается и спрашивает: «Двадцать лет хватит?» А мне как раз семьдесят семь исполнилось. Я и выдала: «Тогда уж, батюшка, двадцать три - чтобы как раз до ста лет дожить!» Он улыбнулся. Я унывала, а от его улыбки - сразу легче на душе стало.

Пошла в часовню к убиенной братии. Смотрю: там девушка записку за крест прячет. Я у нее спрашиваю: «Что это вы делаете?» Она засмущалась, но всё же отвечает: «Вот, прошу у отцов помощи… Они помогают… Господь их слышит…» И вышла из часовни.

Подумала я, подумала, и тоже решила написать записку. Вслух поделилась: «Отцы наши дорогие, любимые! Вот, пока нет никого в часовне, я вам расскажу… Так мне тяжело одной, так одиноко! Помогите, пожалуйста! Знаете, жизнь несладкая была. И пролетела так быстро! Может, еще поживу, даже и лет двадцать… Только тяжело мне очень одной… А еще домик я хотела продать. Никак не продается… Давно уж… Помогите, если можно…»

Это я сказала, а в записке только и написала: «Очень одиноко мне. Раба Божия Галина».

И что ты думаешь, милая дочь?! Не прошло и недели, как продала я очень удачно домик! И на этой же неделе познакомилась я со своим дедушкой! Где? А в храме! Дедушка у меня, знаешь, какой хороший! Георгий! В честь Георгия-Победоносца! Очень верующий и добрый человек. Ветеран войны…

И так мы с ним хорошо зажили, что теперь и умирать не хочется… Вот, три года живем… Мне - 80, ему - 86. Может, кто-то и думает, что в таком возрасте спутник жизни не нужен… Только нам так хорошо вместе! После моего одиночества мне это так утешительно! Утром он встанет и (я-то забываю часто, а он - никогда) всегда сам святой воды попьет и частицу просфоры скушает и мне принесет. На службу в храм всегда вместе ходим. Еще гуляем вместе, природой любуемся… Иногда ночью он встанет, я тоже проснусь, смотрю: а мой дедушка уже - у икон, стоит, тихонько молится… И так мы и живем мирно, дружно - отец Василий, отец Трофим и отец Ферапонт обо мне позаботились!

Очередь моя подходит… Видишь, сколько я тебе рассказала…

Вот такие три рассказа. И закончить мне хотелось бы стихами отца Василия на смерть иеромонаха Рафаила. Звучат стихи так, как будто написаны о нем самом и об иноках Трофиме и Ферапонте:

Нашел бы я тяжелые слова
О жизни, о холодности могилы,
И речь моя была бы так горька,
Что не сказал бы я и половины.

Но хочется поплакать в тишине
И выйти в мир со светлыми глазами.
Кто молнией промчался по земле,
Тот светом облечен под небесами.

Отец Василий, отец Трофим, отец Ферапонт, молите Бога о нас, грешных!

Ранним Пасхальным утром, 18 апреля 1993 г., в Оптиной Пустыни ученическую кончину приняли трое насельников

Иеромонах Василий — Игорь Росляков (1960 г.р.) приехал в Оптину 17 октября 1988 года.23 августа 1990 г. был пострижен в монашество, а через 3 месяца рукоположен во иеромонаха.

Инок Трофим — Леонид Татарников (1954 г.р.) приехал в Оптину в августе 1990 года и обрел здесь то, что долго искала его душа. Через полгода был принят в число братии, а 25 сентября 1991 г. пострижен в иночество.

Инок Ферапонт — Владимир Пушкарев (1955 г.р.) мечтал о монашестве. В Оптину пришел пешком летом 1990 г. На Кириопасху 1991 г. был одет в подрясник, через полгода — на Покров Богородицы — пострижен в иночество.

Четырнадцать лет назад ликующее пасхальное утро Оптиной пустыни пронзил кипящий слезами крик молодого послушника: «Братиков убили! Братиков!..» Обагрилась кровью многострадальная земля, обагрилось и небо над монастырем, что видели в этот час, не зная о происшедшей трагедии, многие.
«Пасха красная, Господня Пасха», славимая в стихирах этого праздника праздников и торжества из торжеств, стала в буквальном смысле слова красной. Так и была названа воистину сотрясающая душу, вышедшая уже дополнительным тиражом книга писательницы Нины Павловой «Пасха красная». Трудно здесь избежать параллелей. Низкий поклон ей за великий труд.
Непроста эта земля. Всей России известен маленький городок Козельск, жители которого семь недель — до последнего оставшегося в живых — держали оборону против отрядов хана Батыя. «Злым городом» прозвали татары Козельск. А в XIV—XV вв. еках в пяти километрах от города возникла Оптина пустынь, которая к XIX веку стала, по словам священника-ученого Павла Флоренского, «духовным фокусом русской жизни». Сюда стекались для утешения и руководства лапотные крестьяне и виднейшие люди страны. Здесь бывали Жуковский и Тургенев, Чайковский и Рубинштейн, братья Киреевские и Сергей Нилус, граф Лев Толстой и великий князь Константин Романов. Гоголь называл Оптину «близкой к небесам»; Достоевский, имея в виду преподобного Амвросия Оптинского, пытался в «Братьях Карамазовых» осознать, что такое старчество для России.
Богоборческий ХХ век тщился изничтожить старчество вместе с верой. Оптина была нещадно разорена, но ее исповедники и новомученики, восходя на свой крест, вопреки очевидному нацеливали духовных чад: «Вы доживете до открытия обители». И когда в 1988 году среди чуть прикрытых руин Оптиной была отслужена первая Божественная литургия, до конца не верившая в это баба Устя сквозь слезы радости воскликнула: «Дожила!»

Видя развалины и склад техники в храме, не верил в возможность возрождения монастыря, как признался автору этих строк, нынешний мэр Козельска, а тогда председатель колхоза имени Кирова Иван Богачев. Колхозные земли граничили с монастырскими. И монахи, трудно восстанавливая обитель, по словам Ивана Михайловича, «от души и сердца» работали и со своей землей. Результат поразительный: «Если мы на наших землях собирали по 25 центнеров с гектара, то монастырь — по пятьдесят!»

Первые годы восстановления Оптиной были временем чудес. И там почти не удивились приезду космонавтов, которые, оказалось, засняли из космоса сияние, вздымающееся именно над этой дивной точкой на земле. На увеличенной фотографии можно было различить поднимающуюся обитель и скит.

Но чудеса чудесами, а монашеский подвиг потому и зовется подвигом, что не многим он по плечу. В открывшуюся пустынь слетелось немало вдохновенных «молитвенников» — остались возросшие духовно, окрепшие вместе с родным монастырем. Трое братьев Оптиной пустыни, имена которых десять лет назад стали известны всей России — иеромонах Василий, инок Ферапонт и инок Трофим, — тогда были вроде бы одними из многих, а оказались избранниками Божиими.

На Страстной седмице один из московских священников (кандидат физико-математических наук, капитан дальней авиации) размышлял в проповеди о том, что сегодня для нас всех характерен общий грех — отсутствие благородства: в словах ли, делах ли. Забылось за последние долгие десятилетия, что мы все благого рода — христианского.
Трое Оптинских братьев отличались удивительным благородством даже во внешности. Безмолвный инок, сибиряк о. Ферапонт поражал какой-то нездешностью — то ли изящный венецианский паж, то ли, как ахали художники, «Тициан — точеные скулы, ярко-голубые глаза и золото кудрей по плечам».

Его стремительный, сверкающий щедрой радостью земляк о. Трофим, бывший общим любимцем монастыря, местных жителей и паломников, все делал настолько красиво, что им против воли любовались: «На трактор садится, будто взлетает… На коне летит через луг. Красиво, как в кино».

Художник, которого о. Василий попросил написать икону своих небесных покровителей — благоверного князя Игоря Черниговского, святителя Василия Великого и Василия Блаженного, — мысленно беседовал с ним. «Да, отец, в тебе есть благородство и мужество князя. Тебе, как Василию Великому, дан дар слова. И тебе дана мудрость блаженного, чтоб скрыть все эти дары».

Одарены же все три брата были богато. У отца Ферапонта (в миру Владимира Пушкарева) был великий талант учиться новому. Он, лесник по образованию, чего только не делал в монастыре, а уж резал кресты для пострига с фигурой Спасителя так, что художники учились у него. Отец Трофим (Леонид Татарников) умел все. Он был здесь старшим звонарем, пономарем, гостиничным, переплетчиком, маляром, пекарем, кузнецом, трактористом…

Отец Василий (Игорь Росляков), успешно окончив факультет журналистики МГУ и Институт физкультуры, писал хорошие стихи, обладал прекрасным голосом, в монастыре, помимо прочего, исполнял послушание летописца, вел катехизаторские беседы в тюрьмах, воскресную школу в Сосенском и школу для паломников в обители, был лучшим проповедником Оптиной. После его мученической кончины, заглянув в дневники, обнаружили, что мы потеряли одаренного духовного писателя.

И при этом все трое были истинными монахами — тайными, без фарисейства; молитвенниками, сугубыми постниками и аскетами, особенно последним в своей жизни Великим постом. И, по свидетельствам, все трое догадывались о своем скором уходе, будучи многими молитвенными трудами и восхождением по крутой духовной лестнице уже готовы к нему. Потому и избраны — нет, не убийцей, а Господом — на роль тричисленных (по образу Святой Троицы) новомучеников Оптинских, могучих, как уже выясняется, небесных ходатаев за обитель и всю Россию…

Могучими и высокими трое монахов были и при жизни. Инок Ферапонт пять лет в армии изучал японские боевые искусства и, говорят, имел черный пояс. Инок Трофим своими могучими ручищами кочергу завязывал буквально бантиком. Иеромонах Василий был мастером спорта международного класса, капитаном сборной МГУ по ватерполо, членом сборной СССР.

Да, официальному следствию известен один культпросветработник Николай Аверин. Однако накануне Пасхи в Оптиной действовала преступная группа, чему есть многие запротоколированные общественно-церковной комиссией подтверждения. Шли филигранная техническая подготовка и психическая атака: священникам подбрасывали «подметные письма» с гробами, а вся округа знала, что монахов собираются «подрезать».

Все трое братьев были убиты на послушаниях: звонари о. Трофим и о. Ферапонт во время пасхального звона, о. Василий по дороге на исповедь в скит. Все было продумано. Но убийца не учел той великой христианской любви, ради которой и ушли в монастырь трое прекрасных молодых людей. Первым, мгновенно, был убит о. Ферапонт. Но тут же пронзенный о. Трофим все-таки подтянулся на веревках и ударил в набат, на миг, последним своим дыханием подняв по тревоге монастырь.

Тем же мечом с гравировкой «сатана 666», так же предательски, в спину, был смертельно ранен отец Василий. Однако с момента набата сюда уже бегут люди. И 12-летней девочке Наташе дано было увидеть, как вдруг исчезло на время страдание с обращенного в небо лица батюшки и он дивно просветлел… Целый час уходила из него жизнь. Все его внутренности были перерезаны. В таких случаях, говорят врачи, люди страшно кричат от боли. Отец Василий молился. И с ним молилась, заливаясь слезами, Оптина. А в его лице, как сказал на панихиде 18 апреля нынешнего года духовник монастыря схиигумен Илий, уже отражалась временами пасхальная, воскресенская радость…

Сюда, в Оптину и Козельск, на дни памяти новомучеников Оптинских собрались представители всей России. Десять лет назад оптинский священник сказал: «Мы потеряли трех монахов, а получили трех Ангелов». Свидетельства их помощи множатся чуть ли не с каждым днем: исчезают раковые опухоли, излечиваются пьяницы и наркоманы, устраиваются самые сложные дела, а появившийся вдруг о. Трофим выводит из сжавшегося кольца чеченских бандитов единственного оставшегося в живых солдата.

Убийцы тогда добились обратного эффекта. В онемевшую Оптину приехали лучшие звонари страны, к колоколам тянулись подростки и даже многочисленные бабушки о. Трофима, которых он так радостно опекал. А после сорокового дня, пришедшегося на Вознесение Господне, многие, до того не помышлявшие о монашестве, ступили на путь воинов Христовых.

Мне довелось быть в это время в Оптиной, видеть смерть о. Трофима и опустить три гроба в сырую весеннюю калужскую землю. Много чего прошло за эти годы, но мне кажется, что я помню в деталях каждый миг той трагедии, так она потрясла тогда всех очевидцев. О некоторых мигах того великого дня будет мой короткий рассказ.

Я уже не жил в Оптиной и приехал в гости на Пасху. Предпасхальный вечер был тих и прекрасен: закатное красно солнышко раскрасило милым теплым цветом и в нем не было ничего тревожного. Даже странно, что закат несмотря на красноту нельзя было назвать кровавым, настолько он был нежный и приятный для глаз. Ничто не предвещало беды, хотя беда уже была рядом, рядом с каждым из нас. Убийца приготовил злодеяние и только ждал толчка своего «голоса, который не мог ослушаться». Он был в Оптиной, рядом, очень близко, он искал свою жертву. Но никто из людей не знал и не догадывался об этом.

Гуляя по монастырю, я заметил вышедшего из Введенского собора о. Василия. Он стоял у северного входа в храм и любовался красотой заката. А я в свою очередь остановился и стал любоваться картиной с его участием: стоит возле белоснежного храма красивый монах. Русак, стройный, спортивный, тихий и мирный, разумный для своих лет, явно будущая оптинская слава.

Пройдет много лет, он станет еще мудрее и опытнее, будут приходить к нему тысячи людей за советом и утешением и будет у нас новый оптинский старец. Ведь обещали, что будет семь светильников. Может это будет один из них. «Эх, как же он хорош, это воин Христов, – думал я, – дай Бог тебе, дорогой, не сойти со своего пути и остаться человеком, накопить мудрости и любви и одаривать ими народ Божий». Отец Василий почувствовал, что кто-то смотрит на него, обернулся и, увидев меня, улыбнулся. Мы не виделись несколько месяцев, обменялись издалека поклонами и решили сохранить тихость своего состояния. Но улыбка, его лучезарная улыбка запала в моей памяти и теперь уже будет жить со мной до самой смерти.

Началась служба. Пришла в храм братия монастыря, в том числе о. Ферапонт. С о. Ферапонтом никто не дружил. Вовсе не потому, что он был злой или плохой человек. Просто он, несмотря на относительную младость своих лет и раннее монашество, умудрился стать настоящим монахом - не входил не в какие группы или кружки по интересам, которые часто образуются в монастырях, жил очень сокровенной и истинно монашеской жизнью, без ссор и конфликтов, без пустых разговоров за чаем и пересудов во время послушаний. Жизнь таких монахов принято называть красивым русским словом сокровенной, как сказано в послании апостола «потаеный сердца человек, в неистлении кроткого и молчаливаго духа, еже есть пред Богом многоценно».

Пришел в храм о. Трофим. Он слегка опоздал на службу, т. к. много работал на подсобке. С утра до позднего вечера его видели то на тракторе, то на мотоблоке. Всегда радостный, энергичный, невероятно живой. Полная противоположность замкнутому и молчаливому о. Ферапонту. Вокруг о. Трофима всегда бурлила жизнь и кипела работа. У него было множество друзей, очень общительный и позитивный человек. Он подошел к левому клиросу, у которого я стоял, улыбнулся своей открытой улыбкой, мы крепко обнялись и расцеловались.

Быстрый обмен новостями, крепкие рукопожатия. Кто бы знал, что спустя несколько часов его не будет в живых. Живой, энергичный, веселый. Ну не мог он умереть молодым. Еще много-много лет впереди. Но человек предполагает, а Бог располагает.

Так и остались в моей памяти эти три улыбки. Такие разные и каждая по своему красивая. А потом были другие улыбки и они запечатались в моей памяти еще крепче.

Закончилась пасхальная литургия. Вся братия пошла в трапезную, разговелась, большая часть пошла отдыхать, звонари Трофим и Ферапонт пошли на звонницу, а о. Василий на скитскую литургию, чтобы исповедовать народ. Я в это время был в скиту и отдыхал в келье скитоначальника. Только началась скитская литургия, как в дверь постучали. Стук становился все настойчивее и я решил открыть дверь.

На пороге стоял дежурный скитской гостиницы и в крайне нервной форме сообщил, что в монастыре произошло убийство – каких-то монахов кто-то убил. Ему позвонили из проходной монастыря и просили предупредить скитоначальника и всю скитскую братию. Я отправил дежурного в храм, а сам собрался и пошел в монастырь. В сообщении было что-то абсурдное, какое могло быть убийство в монастыре, в Оптиной?! Это явный бред и чья-то глупая шутка. Кто бы знал, что одновременно со мной по дорожке, только прячась в кустах и в другом направлении прошел убийца.

В Оптиной было очень безлюдно. Ведь даже никто не смог увидеть убийцу, разошлись все. Прослышав про злодеяние, начала собираться братия. Первым я увидел о. Ферапонта. Он лежал на звоннице, пробитый насквозь коротким мечом, изготовленным из автомобильной рессоры. Как потом выяснилось, что «работать» таким орудием очень трудно - нужно обладать или огромной силой или много тренироваться.

Убийца Аверин был щупленьким человеком, но тут ему явно помог истинный вечный убийца человеков. Только этой нечеловеческой силой можно объяснить силу удара Аверина: помимо тела в трех местах был пробит кожаный монашеский пояс. Нанеся единственный удар строго в печень, он опустил тело Ферапонта на землю и закрыл его лицо клобуком. Почему он так сделал сам объяснить не смог. Затем быстро встал и вторым ударом смертельно ранил о. Трофима. Тот даже не успел ничего понять - оба монаха стояли почти спиной друг ко другу и Трофим не видел, что произошло, только услышал, что звон прекратился и обернулся в сторону товарища, но было уже поздно - холодный окровавленный клинок пробивал его печень.

Аверин так же опустил Трофима, так же накрыл его лицо клобуком и спокойно пошел в сторону скита, вслед за уходящим о. Василием. Третий удар и третий человек пал на землю. После убийца побежал за дом возле скитской башни, бросил там свой страшный меч, перелез через забор и убежал в лес. Только убегающую фигуру в серой шинели смогли рассмотреть три паломницы. Больше никаких следов и примет (кроме меча). Но уже на третий день в доме Аверина сидела засада и проводились розыски по ближайшим лесам. (С тех пор я точно знаю, что если наши власти хотят раскрыть какое-то убийство, то раскрывают его быстро. Они могут (а может могли тогда) это сделать, если захотят).

Самого убийства я не видел, но на моих руках испустил дух о. Трофим. Лицо его было полно скорби и боли. Было видно, что он испытывал сильнейшие страдания. Отошел он тихо. Просто замер и все. Отец Василий прожил дольше всех и умер уже в машине скорой помощи по дороге в Козельск. Его натренированное тело всячески сопротивлялось смерти, но рана была слишком страшна.

Потом приехала милиция, начались оперативные действия, всех убитых увезли на вскрытие. Спустя несколько часов их привезли в храм св. Илариона. Насколько помню я был единственный мирянин, который присутствовал при этой первой молитве у тел убиенных братий, видел их тела еще непокрытыми, без облачений. По традиции миряне не должны быть при облачении монахов, но для меня сделали исключение. И я благодарю судьбу, что присутствовал на этой молитве. Поверьте, никогда более я не видел и не ощущал чего-то подобного. Прежде всего надо сказать о лицах убиенных братий.

Знаете, что меня поразило тогда? Все трое умерли в страшных муках, от немыслимой боли и эта боль осталась в момент смерти на их лицах. Но вот прошло несколько часов и я видел совершенно другие лица. Их даже можно смело назвать ликами, так они светились и сияли. Это не было моим экзальтированным восприятием, все отметили странное преображение лиц - на всех трех была светлая, тихая и мирная улыбка. Очень покойная и уверенная. Такое ощущение, что они увидели что-то радостное. Вот что удивительно: дух покинул тело, но преобразовал его после смерти. Вот об этих трех улыбках я говорил вначале своего рассказа. Именно их я не смогу забыть никогда. Вот явное доказательство бытия загробного мира.

Трудно передать словами состояние братии монастыря. Думаю, что нечто подобное испытали апостолы после казни Христа и ученики оптинских старцев, после их смерти. С одной стороны ужас от происшедшего и горечь расставания, с другой радость за своих братьев. Ведь все они сейчас у Престола Божия. Они начали праздновать Пасху на Земле и закончили ее на Небесах. И мы верим, что там их Пасхальная радость будет вечной. Они заслужили ее своей земной жизнью и сподобились принять мученический венец.

Многие вечером того дня произнесли такие слова: а я оказался недостоин за грехи свои.

Перед написанием этого краткого воспоминания я нашел запись речи оптинского иеромонаха Феофилакта, сказанной по отпевании убиенных оптинских иноков. Не знаю точна ли цитата, но она очень верна по сути и многое передает из наших тогдашних переживаний: «…сегодня здесь совершается нечто необычное, чудное и дивное… Всякий христианин, хорошо знакомый с учением Церкви, знает, что на Пасху так просто не умирают, что в нашей жизни нет случайностей, и отойти ко Господу в день Святой Пасхи составляет особую честь и милость от Господа. С этого дня, когда эти трое братии были убиты, по-особому звучит колокольный звон Оптиной пустыни. И он возвещает не только о победе Христа над антихристом, но и о том, что теперь земля Оптиной пустыни обильно полита не только потом подвижников и насельников, но и кровью Оптинских братьев, и эта кровь является особым покровом и свидетельством будущей истории Оптиной пустыни. Теперь мы знаем, что за нас есть особые ходатаи пред Престолом Божьим».

Скит Храмы Паломникам План монастыря и скита Расписание богослужений Проживание Проповеди Молитвослов Библиотека Книги, статьи Ноты Публикации Аудиогалерея Аудиокниги Песнопения Проповеди Молитвы Видеогалерея Фотогалерея

Новая книга

В издательстве нашего монастыря опубликована новая книга — «Житие священномученика Вениамина (Казанского), митрополита Петроградского и Гдовского, и иже с ним пострадавших преподобномученика Сергия (Шеина), мучеников Юрия Новицкого и Иоанна Ковшарова» .

В новой книге известного русского агиографа архимандрита Дамаскина (Орловского) читателю предлагается житие митропо-лита Петроградского Вениамина (Казанского) — одного из первых святителей-священномучеников, не погрешивших своей душой, ни совестью во время начавшихся гонений и отдавших свою жизнь за Христа и Его Церковь.

С лиш-ком боль-шое нап-ря-же-ние вред-но. Мож-но по-те-рять си-лы нап-рас-но и обес-си-леть. На-до ог-ра-дить се-бя же-лез-ным коль-цом за-по-ве-дей. Каж-дое свое действие на-до со-вер-шать толь-ко пос-ле то-го, как про-ве-ришь, сог-лас-но ли с за-по-ве-дя-ми, со Свя-тым Пи-са-ни-ем. И да-же сло-ва на-до про-из-но-сить пос-ле то-го, как по-мо-лишь-ся и про-ве-ришь.

все поучения →

Расписание Богослужений

март ← →

пн	вт	ср	чт	пт	сб	вс
				1	2	3
4	5	6	7	8	9
11	12	13	14	15	16
18	19	20	21	22	23
25	26	27	28	29	30

Последний фотоальбом

Сретение Господне

Видео

Духовные беседы с паломниками

все видеоролики →

Страница, посвященная убиенным на пасху 1993 года оптинским братиям: иеромонаху Василию, инокам Трофиму и Ферапонту

В от уже много лет в монастыре Оптина Пустынь ежедневно поминают за Божественной Литургией убиенных братьев - иеромонаха Василия (Рослякова), инока Трофима (Татарникова) и инока Ферапонта (Пушкарева). Многочисленные паломники прибывают отовсюду поклониться их святым могилам и попросить благодатной помощи в духовных и житейских нуждах.

За это время слава об убиенных монахах распространилась не только по всей России, но и далеко за ее пределами. Бог прославляет избранных своих, отдавших жизнь ради имени Его Святаго.

Известие о мученической смерти трех Оптинских насельников от руки сатаниста на Пасху 1993 года подобно грому небесному прорезало обычную повседневность жизни, потрясло людские души и сердца.

Внутренний 3-D вид часовни

Вскоре после гибели братий на имя отца Наместника была направлена телеграмма:

Христос Воскресе! Разделяю с Вами и с братией обители Пасхальную радость! Вместе с вами разделяю и скорбь по поводу трагической гибели трех насельников Оптиной Пустыни. Молюсь об упокоении их душ. Верю, что Господь, призвавший их в первый день Святаго Христова Воскресения через мученическую кончину, сделает их участниками вечной Пасхи в невечернем дни Царствия Своего.

Душой с Вами и с братией.

Патриарх Алексий II

Братья и сестры, сведения о случаях чудесной помощи по молитвам убиенных братий просим присылать нам на адрес: . Наиболее интересные из них будут опубликованы на сайте.